Будда на чердаке. Сборник
Шрифт:
Некоторые дети думали, что отправляются на пикник. Другие — на прогулку, или в цирк, или на пляж, где целый день будут загорать и купаться. Один мальчик на роликах беспокоился лишь о том, будут ли там, куда он едет, асфальтированные тротуары. Кому-то из детей оставался всего месяц до окончания школы.
«Я собирался поступать в Стэнфорд».
Одна девочка твердо знала, что, если бы она осталась, ей доверили бы произнести прощальную речь от лица выпускников школы. Кое-кто из детей по-прежнему думал о десятичных дробях. Детям, учившимся в восьмом классе одной из школ Эскондидо, на следующей неделе предстояло сдавать экзамен по английскому языку, и они радовались, что сумели избежать этого испытания.
«Я не прочел и половины того, что было задано».
Один мальчик из Холлистера увозил с собой белое птичье перо и книгу о птицах Северной Америки, которую подарили ему одноклассники в последний день в школе. Другой мальчик, из Байрона, вез жестянку
Мальчик из Милпитаса переживал о любимом петухе Фрэнке, которого перед отъездом отдал соседям. «Вдруг они его съедят?» Другой мальчик, из Оушен-Парка, переживал о любимой собаке Тиби, чьи жалобные завывания до сих пор стояли у него в ушах. Мальчик из Маунтин-Вью, одетый в форму скаута, вез сумку с инструментами и походный ящик с посудой. Девочка из Элк-Гроув тянула отца за рукав и без конца повторяла: «Папа, пойдем домой, пойдем домой». Девочка из Хэнфорда волновалась, не прервется ли ее связь с подругой по переписке, Джун, которая жила на Аляске.
«Надеюсь, она по-прежнему будет мне писать».
Мальчик из Броули только что научился определять время и не отрываясь смотрел на часы на руке. «Время постоянно меняется», — удивлялся он. Мальчик из Парлиера прижимал к груди синее фланелевое одеяло, хранившее запах его комнаты. Девочка с длинными косами из маленького городка в Туларе сжимала кусок розового мела. Она остановилась, чтобы попрощаться с людьми, стоявшими на тротуаре, махнула им рукой и, весело подпрыгивая, побежала дальше. Она уезжала, смеясь. Ей не о чем было сожалеть.
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
Японцы исчезли из нашего города. Их дома опустели. Почтовые ящики переполнены. Никому не нужные газеты валяются на крыльце у входной двери. Брошенные машины стоят на подъездных дорожках. Лужайки в садах зарастают сорняками. На задних дворах вянут тюльпаны. Их кошки одичали и бродят неизвестно где. В прачечных стоят корзины с бельем, которое они не успели постирать. В одном из домов — Эми Саито — звонит и звонит черный телефон.
В центре города, на Главной улице, их химчистки по-прежнему заперты. На окнах висят надписи: «Сдается в аренду».
Ветер уносит неоплаченные счета и деловые расписки. Цветочный магазин Мурата принадлежит теперь человеку по фамилии Кей. Отель «Ямато» переименован в «Парадиз». Ресторан «Фьюдзи» откроется в конце недели, у него тоже новый владелец. Бильярдная «Микадо» закрыта. Бюро путешествий Иманаси закрыто. Бакалейный магазин Харады тоже закрыт, и на его входных дверях висит написанный от руки плакат, которого никто из нас прежде не видел: «Да пребудет со всеми вами Бог до нашей новой встречи».
Разумеется, нам любопытно, кто повесил этот плакат. Один из них? Или один из нас? И если это один из нас, то кто он? Мы расспрашиваем друг друга, но никто ничего не знает. Мы прижимаемся лбами к стеклу и вглядываемся в темноту, словно ожидая, что из сумрака появится сам мистер Харада в линялом зеленом фартуке и предложит нам свежую спаржу, спелую клубнику и отличный салат. Но ничего не происходит. Полки пусты. Пол чисто выметен. Японцев больше нет.
Мэр города заверил нас, что для беспокойства нет оснований. «Японцы в полной безопасности», — заявил он, и эта фраза была процитирована в утреннем выпуске «Стар трибьюн». Однако мэр не уполномочен сообщить нам, где теперь японцы. «Если я скажу вам это, место, где они находятся, перестанет быть безопасным», — утверждает он. Но разве есть на свете место более безопасное, чем наш город, думают некоторые из нас.
Версии и предположения множатся с каждым днем. Возможно, японцев отправили в те края, где выращивают сахарную свеклу, в Монтану или Дакоту. Говорят, урожай в этом году небывалый, и тамошним фермерам нужны помощники. А может, японцев поселили в каком-нибудь захолустном городе, где их никто не знает, и приказали выдавать себя за китайцев. Или всех их посадили в тюрьму? «Хотите знать мое мнение? — спрашивает один отставной моряк. — Честно говоря, я думаю, все они сейчас в океане, на корабле, который лавирует между торпедами. Наверняка до окончания войны их отослали в Японию». Учительница биологии из местной школы призналась, что по ночам лежит без сна, и перед глазами у нее стоят кошмары. Ей кажется, что японцев погрузили в вагоны для скота и увезли туда, откуда нет возврата. Или посадили в автобус без окон, который нигде и никогда не сделает остановки. Или построили в колонны и заставили маршировать по бесконечному мосту — всякий, кто ступит на этот мост, исчезнет. «Я думаю об этом ночи напролет, — признается учительница, — а под утро вспоминаю, что они уже исчезли».
На столбах и телефонных будках еще висят листки официальных уведомлений, но многие уже выгорели и превратились в обрывки. После того
Никто из нас не может точно сказать, что именно предписывается этой инструкцией. Кто-то припомнил, что там указывается пункт общего сбора и сообщается, что брать с собой домашних животных запрещено. «По-моему, перед отъездом они должны были собраться в здании Союза христианской молодежи на Пятой Западной улице», — сказал он без особой уверенности. Официантка из ресторана «Голубая лента» заметила, что несколько раз пробовала прочесть уведомление, но так и не смогла подойти ближе. «Японцы окружили такой тесной толпой, что было не протолкнуться». Что ее поразило, так это их спокойствие. Невозмутимость. Некоторые, рассказывает она, читали, медленно кивая. Другие что-то записывали в блокноты. Никто не проронил ни слова. Многие из нас признаются, что им ни разу не пришла в голову мысль прочесть уведомление, хотя они проходили мимо каждый день. «Нас это не касается», — говорим мы. Или: «Мне некогда». Или: «Я не мог ничего разобрать, потому что шрифт слишком мелкий».
Если кто и принял исчезновение японцев близко к сердцу, так это наши дети. Они грубят нам чаще, чем обычно. Отказываются делать домашние задания. Они чем-то встревожены. Нервничают. Но ночам не выключают свет, хотя прежде никогда не боялись темноты. «Стоит мне закрыть глаза, я вижу японцев», — говорит один. Другой засыпает нас вопросами. Где они сейчас и сможет ли он их найти? Есть ли там школа? И что ему делать со свитером Лестера Накано — оставить у себя или выбросить? Все без исключения второклассники начальной школы Линкольна уверены, что их японские друзья заблудились в лесу. «Им приходится есть желуди и листья, — утверждает одна девочка. — Моя подруга забыла куртку, и ей очень холодно. Она дрожит и плачет. А может, она уже умерла». — «Да, она умерла», — подхватывает какой-то мальчик. Учительница признается, что теперь у нее всегда стоит ком в горле на перекличке. Она смотрит на три пустые парты: Оскар Тадзима, Элис Окамото и Долорес Нива, ее любимица. «Такая милая, застенчивая девочка». Каждое утро она называет их имена, но они не отзываются. «Я помечаю в журнале: отсутствуют. А что мне еще делать?» — «Какой позор, что с ними так поступили, — сердито говорит школьный охранник. — Они были славные ребята. Я по ним скучаю».
Надо признать, что некоторые из нас после исчезновения японцев вздохнули с облегчением. Все мы читали газеты, до всех доходили слухи о секретных складах оружия, найденных в подвалах и на чердаках японских фермеров. И хотя мы были готовы признать, что почти все (если не все без исключения) японцы, жившие в нашем городе, вполне добропорядочные граждане, мы не могли поручиться за их абсолютную лояльность. «Наверняка мы знали о них далеко не все, — говорила одна женщина, мать пятерых детей. — Мне всегда казалось, они что-то скрывают». Рабочий с консервной фабрики, когда его спросили, не страшно ли было жить по соседству с семьей Миямото, признался: «Иногда мне становилось не по себе». Он и его жена относились к японцам настороженно, объясняет он, потому что «от них можно ждать всякого». «Конечно, среди них бывают и хорошие люди, — признает он. — Только поди разберись, кто из них враг, а кто нет». Но в большинстве своем мы не можем поверить, что наши бывшие соседи представляли для нас угрозу. Женщина, которая сдавала дом семье Накамура, говорит, что лучших арендаторов у нее не было. «Такие приветливые. Вежливые. И очень аккуратные, на полу никогда ни соринки, хоть садись и ешь». — «Они были настоящие американцы, — подхватывает ее муж. — Про свою Японию и думать забыли».
Все чаще мы слышим рассказы о брошенных животных, которые оказались в отчаянном положении. О голодной канарейке, выпорхнувшей из окна дома Фудзимото. Об аквариуме с дохлыми рыбками в окне дома Ямагути. И конечно, о собаках, лишившихся хозяев. Они бродят повсюду, растерянные и понурые. Мы выносим им миски с водой. Бросаем куски хлеба. Предлагаем остатки со своего стола. Мясники угощают их мясными обрезками. Пес семьи Кояма вежливо фыркает и отворачивается. Собака семьи Уеда пробегает мимо, даже не взглянув на нас. Маленький черный скотчтерьер семьи Наканиси, как две капли воды похожий на собаку президента, скалит зубы и не подпускает нас близко. Но все остальные приветливо машут хвостами, всячески выражая свое расположение, и ждут нас у дверей. Через несколько дней мы понимаем, что стали их новыми хозяевами. Некоторые заявляют, что очень рады этому. Кто-то хочет взять колли и спрашивает, нет ли среди брошенных псов собаки этой породы. Молодая женщина, жена солдата, который теперь на войне, приютила у себя собаку семьи Маруяма, черно-рыжую гончую по имени Дюк. Он ходит за ней по пятам и ни на минуту не выпускает из виду. «Теперь у меня есть защитник, — говорит она. — И нам обоим не так одиноко». Иногда по ночам она слышит, как пес скулит во сне, и понимает, что ему снятся прежние хозяева.