Будни феодала
Шрифт:
Теперь понятно, кого и зачем он ждет. Впрочем, ничего странного, сражений без плена не бывает. Нравится мне это или нет.
— Погоди. Я не понял. Так ты — работорговец?
— Вах, зачем обижать?! — возмутился тот. — О, Аллах! Конечно, нет! Мой благородный дело занят! Я не наживаться на чужой беда! Я помогать найти близкий человек. Выкупить, освободить! Голодный на чужбина — кров найти, работа дать.
Ну, хрен редьки не слаще. Понятно, что самому невольнику лучше, когда его выкупят родные, а не в шахту или на галеры отправят. Но суть бизнеса от этого не особенно
— И меня выкупить сможешь, если я в плен попаду?
— Сможешь, господин, сможешь. Ты серебро закопать глубоко-далеко, и верный слуга сказать, пусть выкапывать, когда твоя в плен угождать. А потом мой звать. Я ездить — твой искать и на воля выпускать. Да. Это мой работа.
— Я запомню. А что ты делаешь, если у родственников нет денег на выкуп?
Носатый пригорюнился, подпер руку щекой и отчетливо всхлипнул:
— Тогда я рассказать грустный-грустный быль, как трудно пленник на галера жить. Вах, как тяжело… Очень правда рассказывать. Самая бедный крестьян сразу сокровищ в коровник находить, ой-ой-ой… Никто еще не сказал мой: нет.
— А сколько заплатишь за раба? Если захочу продать.
Нет, не мое это — торговля людьми. Чем-чем, а этим точно заниматься никогда не буду. Но, надо ж как-то разговор закончить. А запоминается последняя фраза.
— У меня нюх, как собака! Я глядеть раба и сразу все понять. Голодать они или хорошо кушать. Чего стоить… За дворянина больше деньга… Я всех местных господ знать: имения, наследники, долги… Не обидеть. Будет кто продать — зови мой, я приятно купить.
* * *
Федот ждал моего возвращения. Сам наполнил стаканы, но пить не стал. Поглядел на меня внимательно тяжелым взглядом, который предшествует той стадии опьянения, когда возникает вопрос «слышь, мужик, а ты меня уважаешь?».
— Ну, говори уже. Что тебе от меня надобно?
— Мне?.. — абсолютно искренне удивился я.
— Ты же ко мне подсел, а не наоборот… — не дал сбить себя с толку стрелец. — Так что либо выкладывай, либо проваливай. Мне без разницы.
— Гонишь?
Странно, враждебности в голосе Федота не слышалось.
— Не-а, — отмахнулся тот. — Предупреждаю. Если еще один стакан приму — разговаривать будет не с кем.
— Уважительная причина, — согласился я. — Но, на самом деле, мне от тебя ничего не надо. Кроме компании… Я — путешественник. Езжу по свету. Чтобы мир и людей поглядеть, себя показать… Люблю истории разные послушать. Не поверишь — кого не возьми, хоть самого захудалого мужичонку, плюнуть в его сторону лень… А как начнет о жизни своей рассказывать — заслушаешься. Готов спорить на талер, что и у тебя есть что поведать.
— Есть, то есть… да не про твою честь… — проворчал Федот и потянулся к стакану. Явно желая поставить точку в неприятном для него разговоре.
— А ты не торопись, — придержал я его руку. — Во-первых, — я вижу: гложет тебя кручина темная. И если все в себе удержишь — может и совсем доконать. А во-вторых, — слушатель я благодарный. Все что узнаю, завтра со мной из города навсегда уедет, как будто и не говорил ни с кем. Ну,
Стрелец призадумался. Оставил стакан в покое. Потом решительно хлопнул ладонью по столешнице и мотнул головой:
— Ладно. Слушай… Сам я родом из Новгорода. Последние годы служил в московских стрельцах. Потом сюда перевели, добытчиком ловчего приказа. Боровую дичь бью для царского двора. Хорошая служба, не в пример солдатской. Денежная. Потому как и на содержании, и кое-какая добыча сверх того завсегда заваляется. А купцы лишних вопросов не задают. В общем, осел я здесь, остепенился. А этой весной и молодую хозяйку в дом привел… — Федот вздохнул тяжело, потянулся было к штофу, но остановился и продолжил исповедь.
— Всем бы жизнь хороша, ежели б не Касьян, подьячий Тайного приказа. Сам тощий, бороденка козлиная, на глазу бельмо, руки все время холодные и влажные, как у жабы. Мерзость, а не человек. Не то что говорить, глядеть тошно. Детишки от него, как от пугала огородного шарахаются. А поди ж ты, положил глаз на мою красавицу. Паскуда… Но поскольку знал, гнилушка, что Настена мне верна, то и удумал каверзу по своему невеселому ведомству. Нашептал нашему ловчему дьяку, будто я хвалился прилюдно, что в лесу коня чудного видел. Масти белой и с рогом во лбу. А государь наш, чтоб ты знал, до редкого зверья дюже охоч. Вот и дали мне поручение — добыть эту тварь. Живой или мертвой, но доставить. А иначе — со службы долой и в острог за блудословие.
— И что делать надумал? — заинтересовался я. Неужели здесь единороги живут. Забавно.
Но Федот только плечами пожал.
— А что я могу сделать? Зверя невиданного не добыть, потому что нету такого. Кому как мне этого не знать лучше других. Сбежать?.. Один я, допустим, не пропаду. А женка молодая? С ней как?
Федот поглядел на меня так, словно совета спрашивал.
— В Туле одну оставить — все равно что самому под перину Касьяну положить. С собой забрать — за беглецами погоню вышлют и раньше или позже все тем же острогом закончится. Если Настена, прежде того, лихим людям не достанется. После того, как тати меня прибьют. С такой красавицей странствовать, все равно что мешком с золотом на каждом перекрестке звенеть. А от стаи голодных волков даже медведю не отмахаться.
— Верно рассуждаешь, — согласился я. Попадись они на глаза такой шайке, как у Васятки Косого… — А с подьячим говорить не пробовал? Усовестить или пригрозить?
— Хотел… Да только слуги его меня дальше крыльца не пустили. А сам он в окошко высунулся и предупредил, что ежели еще раз возле своего подворья увидит — висеть мне на дыбе, как смутьяну, супротив царской воли умышляющему.
— Силен, соль ему в печенку…
— Но я все равно удавлю гниду… — водка свое сделала, и тоска-печаль потихоньку стала сменяться бесшабашной удалью. — Вот прямо сейчас пойду и удавлю. Острога все равно не миновать, так хоть Настенька спокойно жить сможет. Не прятаться же всю жизнь от сластолюбца богомерзкого…