Будни прокурора
Шрифт:
— Да, конечно. Акт вскрытия я вам завтра пришлю, — ответил тот, не отрываясь от дела.
— Товарищ Павлов, организуйте, пожалуйста, охрану квартиры до приезда дочери убитой. У вас есть какие-нибудь данные?
— Пока ничего существенного, товарищ прокурор, — ответил за Павлова Сердюк. — Весь день заняла «официальная часть» (так Сердюк иронически именовал составление протокола осмотра и вообще всяких бумаг, которые он, «оперативник», сильно недолюбливал). — Но завтра к утру что-нибудь раздобудем.
— Во всяком случае, дочь убитой, вероятно, к утру будет? — спросил Лавров. —
— Вы наше начальство еще плохо знаете, товарищ прокурор, — ответил Сердюк. — Полковник вообще не имеет привычки на происшествия выезжать, а сегодня и Романову ехать запретил. «Пусть, — говорит, — сами попробуют убийство раскрыть».
«Нет, голубчик, так у нас дальше дело не пойдет, — подумал Лавров. — Завтра же вместе со спецдонесением об убийстве отправлю представление прокурору края».
Попрощавшись с экспертом и понятыми, Лавров вышел на крыльцо и спросил Сердюка:
— Кто здесь участковый?
— Я, товарищ прокурор, — отозвался идущий сзади Карпенко.
— Где можно поработать, чтобы не возвращаться в прокуратуру? Поздно уже. Пока доберешься туда, будет часов восемь.
— Да вот тут недалеко контора… Пойдемте, я вас проведу.
Глебов вышел на крыльцо последним.
— Юрий Никифорович! — крикнул он. — Вещественные доказательства отвезти в прокуратуру?
— Нет, кое-что нам может понадобиться, — ответил Лавров и, дождавшись Глебова, взял у него следственный чемодан.
— Там еще полуось, — сказал следователь, придерживая рукой сверток с вещественными доказательствами и собираясь за нею вернуться.
— Да идите, я возьму ту железяку, — произнес Карпенко и пошел к дому.
Глебов облегченно вздохнул. Он боялся, что не сможет преодолеть дурноту, если еще раз войдет в комнату. Он был очень утомлен. Длительное нервное напряжение, духота и, наконец, просто физическая усталость сделали свое. К тому же он с утра ничего не ел, как, впрочем, и все другие. Но «все другие», видимо, чувствовали себя нормально. Во всяком случае, ни у Лаврова, ни у работников милиции Глебов не заметил признаков особого утомления. И уж, конечно, ни одного из них не мутило во время вскрытия трупа — в этом Глебов был убежден.
Сознание своей слабости подавляло его. Шагая по дороге рядом с Лавровым и слушая мягкий с украинским акцентом говор Карпенко, Глебов устало думал о том, что, несмотря на призвание и любовь к своей профессии, он, наверное, никогда не сможет стать хорошим следователем: на каждом шагу дает себя знать излишняя впечатлительность, неуверенность, на каждом шагу подстерегает паническая мысль: «Не смогу…»
— Вот что, товарищ Карпенко, — сказал Лавров, — пригласите к нам для начала трех-четырех соседей убитой и близких приятельниц ее дочери, если такие окажутся поблизости. Вы сами-то знаете эту семью?
— Да я всех тут знаю, — ответил Карпенко. — Бабка Гармашиха, вы ж сами видели, старая совсем, а дочка одна живет, муж ее во время войны бродил. Работает в швейной мастерской, да еще и дома шьет. Бабы говорят, что она такая портниха, что со всего города до ней идут. Фининспектор два раза наведывался, да все попусту, не нашел ничего. Ловкая
— А что за человек этот кузнец? — поинтересовался Лавров.
— Недавно из заключения пришел. Восемь лет отсидел за убийство. Я думаю, не его ли это работа? — показав головой на дом убитой, добавил Карпенко и поднялся с дивана. — Ну, я пошел.
— Да, вот еще что, — остановил его Лавров, — может быть, вам удастся узнать, кому принадлежит эта вещь? — и он указал на лежавшую на столе полуось.
— Добре, попытаюсь, — ответил Карпенко и вышел.
— Та-ак! — сказал Лавров. — Чем же мы с вами, Олег Николаевич, располагаем и что в первую очередь предстоит сделать? Надо бы, конечно, составить план, — продолжил он свою мысль, — но у нас так мало данных, что планировать пока трудно. Во всяком случае, необходимо установить круг знакомых убитой и ее дочери.
И, взглянув на Глебова, встревоженно спросил:
— Вы что, Олег Николаевич, устали? Плохо себя чувствуете?
— Нет… то есть да… — смутился Глебов. — И вообще, Юрий Никифорович, по-моему, надо позвонить в прокуратуру края и попросить, чтобы к нам командировали старшего следователя для расследования этого дела, — неожиданно для самого себя выпалил он.
— Это почему же? — крайне удивленный таким неожиданным поворотом разговора, спросил Лавров.
— Понимаете, я совсем не уверен, что мы, то есть я, в частности… Не уверен, что смогу раскрыть это преступление. Вы не думайте, Юрий Никифорович, что я не хочу работать по делу, я буду все делать для старшего следователя, всю работу. Но я хочу, как лучше, а то ведь время упустим, тогда вообще может быть невозможно будет раскрыть…
— Пожалуйста, не ударяйтесь в панику, Олег Николаевич, — мягко и в то же время строго сказал Лавров. — Во-первых, расследовать дело вы будете не один, я вам помогу. И не только помогу, а приму в этом участие. Вместе с нами будут работать товарищи из уголовного розыска. А во-вторых, я, простите, вообще не понимаю, как это можно просить о помощи, если мы сами еще ровным счетом ничего не сделали? Я понимаю, если, бы мы провели расследование, сделали все возможное и зашли в тупик, — другое дело. Но сейчас?.. Заведомо признать свое бессилие? Нет уж, Олег Николаевич, давайте договоримся, что, как бы сложна и ответственна ни была работа, мы обязаны выполнять ее сами. Краевая прокуратура существует не для того, чтобы работать на нас, когда нам трудно, а для того, чтобы направлять нашу работу и контролировать ее. Ясно?
Глебов не успел ответить: в дверь постучали.
В комнату вошел средних лет мужчина. Поздоровавшись, спросил:
— Вы будете из прокуратуры?
— Да. Садитесь, пожалуйста, — сказал Лавров.
— Наверно, насчет Гармаш вызвали? — осведомился свидетель, усаживаясь.
— Да, — подтвердил Лавров. — Что вы можете рассказать о ней?
Свидетель Михеев, проживающий по соседству с домом погибшей, рассказал о семье Гармаш примерно то же, что Лавров и Глебов уже слышали от Карпенко, только несколько подробнее.