Будни прокурора
Шрифт:
— Цех?
— Инструментальный.
Иванов порылся в ящике, достал учетную карточку Сидорова.
— Ты же был в отпуске?
— Я хочу без содержания, на три дня…
— Хм… А для чего.
— Так я… понимаете… жениться решил, — тихо и смущенно проговорил Сидоров. — Ну вот… свадьба, значит…
— Понятно! — перебил его Иванов. — А тебе известно, что сейчас инструментальный цех находится в прорыве. Вы не выполнили месячный план.
— Я даю 185 процентов…
— А можешь 285. Ведь можешь, верно?
Сидоров молча
— Можешь! — убежденно заявил Иванов. — Значит так: цех не вытянул плана, а тебе дай три дня на свадьбу. Один попросит три дня для того, чтобы выйти замуж, другой возьмет да и заболеет, а у третьего с матерью что-нибудь приключится, и всем надо по три дня отпуска! А план как? Кто будет выполнять? Ты же сознательный человек, Сидоров. Цех может недодать государству на сотни тысяч рублей продукции, а тебя это не волнует. Тебе, видите ли, жениться надо. Ты что, не успеешь оформить это дело в следующем месяце?
— Вы же и в прошлом месяце отказали, — угрюмо пробормотал Сидоров. — Вот и начальник цеха подписал заявление. Директор тоже написал «отдать приказ».
Иванов усмехнулся.
— Чудак ты, Сидоров. Я же с тобой говорю, как с сознательным производственником, передовиком. Совесть у тебя есть? Давай сюда заявление и иди подумай. Не подводи коллектив цеха. Ну, иди, иди, завтра решим.
Парень вышел, а Иванов, широко разведя руками, воскликнул:
— Молодость! Все куда-то спешат! Интересы государства у них на втором плане…
Лавров не стал дожидаться конца этой тирады.
— Скажите, товарищ Иванов, сколько вы приняли на работу освобожденных из мест заключения? — спросил он.
Иванов снял очки, протер их платочком и загадочно усмехнулся.
— Я пять лет служу в отделе кадров, товарищ прокурор, и работу, слава богу, знаю, — уверенно проговорил он. — Будьте покойны! Пока я здесь, ни один из них не пролезет на завод.
— Почему?
«Ловит, — подумал Иванов. — С хитрецой прокурор, но и я не лыком шит. Ишь, хмурится, будто ему хотелось бы, чтоб эти типы работали на заводе. А сам, небось, выписал бы их фамилии и представление на меня состряпал. Вот, мол, смотрите, Иванов потерял бдительность, наводнил завод преступниками…»
Думая так, Иванов рылся в бумагах, искал список принятых на работу за квартал. Наконец, он нашел его и, развернув, сказал:
— Вот список принятых на работу. Можете проверить — ни одного уголовника!
— А обращались к вам освобожденные?
— Да после амнистии отбоя от них не было.
— Но почему все-таки вы отказываете им в приеме на работу?
Иванов понимающе прищурился — мол, не возьмешь нас так просто. — и сказал:
— Ненадежный народ! Наберешь таких, и пойдут кражи, хулиганство, прочая чертовщина.
Лавров встал, плотно сжав губы, прошелся по кабинету, успокоился и через минуту твердо, чеканя каждое слово, заговорил:
— Закон обязывает обеспечить работой лиц, освободившихся из мест заключения.
Лавров
— Право на труд гарантировано нашей Конституцией. Отказывая в приеме на работу освобожденным по амнистии или по отбытии ими наказания, вы грубо нарушаете советский закон. Как прокурор, я обязан поставить вопрос о привлечении вас к ответственности и я это сделаю. До свидания.
Иванов поднялся. Лицо его стало бледным, растерянным. Он молча смотрел на дверь и часто мигал глазами.
В коридоре Лавров увидел Леонидова. Оба смутились, настолько неожиданной была эта встреча. Но, быстро овладев собою, Лавров положил руку на плечо Леонидова.
— Ты правильно сделал, Борис.
— Что?
— Да что выбрал этот завод. Здесь есть курсы повышения квалификации. Будешь учиться…
— Нет… меня не приняли, — смущенно улыбаясь, проговорил Леонидов. — Все завтраками кормит этот кадровик, да я то знаю, что он меня не возьмет…
— Возьмет! — уверенно сказал Лавров. — Иди!.. — и он мягко подтолкнул парня в дверь отдела кадров.
На следующей неделе происходило расширенное заседание комитета комсомола завода. Узнав об этом от Давыдова, Лавров решил поехать, послушать молодежь.
В зале было душно и шумно. Лавров прошел в третий ряд, где сидели директор завода, парторг и начальник отдела кадров Иванов.
— Товарищи! — звонко выкрикнула с трибуны Люся Давыдова, но голос ее потонул в шуме.
— Тихо! Кончай разговоры! Да тихо же! — подняв руки, крикнул секретарь комитета, высокий парень с веснушчатым лицом. И когда зал притих, кивнул Давыдовой:
— Давай, Люся!
Люся перевела дыхание, кашлянула.
— Товарищи! То, что я видела своими глазами… это просто дико. С каких это пор у нас так обращаются с молодежью? И где? В отделе кадров! Представляете? Там позволяют себе оскорбить человека, унизить и, если хотите, растоптать в грязи честь нашего завода! Как же это получается? Первенство держим, а к людям по-человечески относиться не научились.
— Ты поконкретнее, — послышалось из зала.
— Пожалуйста. Начальник отдела кадров Иванов — это бюрократ, формалист, это… У него нет души, совести. Это сухарь!
В зале зашумели. Снова поднялся секретарь.
— Так же нельзя, товарищи. Вы мешаете говорить человеку.
Когда наступила тишина, Люся продолжала:
— Я сама слышала, как Иванов разговаривал с Леонидовым. Сейчас он в четвертом цехе работает. Ошибся когда-то парень, поскользнулся, а потом понял, осознал ошибку. Ну, вот… Пришел он устраиваться на работу, а Иванов: «Не возьму, — говорит, — на работу, иди на другой завод». А почему? Кто дал ему такое право? У человека нет квартиры, жить не на что, а он его выгнал, да еще и оскорбил. Это как называется?