Будьте бдительны! Сборник рассказов
Шрифт:
– Давайте я помогу дойти… вам в какую палату?
– Ничего, ничего, дочка, - прерывающимся голосом отозвался офицер, буквально на глазах дряхлея лет до пятидесяти, - я сам, ты иди, иди… - и, едва медсестра неуверенно пошла дальше, прытко метнулся в палату, ногой закрыв за собой дверь.
В палате было не меньше десятка "лежачих". Кое-кто даже в сознании и достаточно бодрый - к ним офицер и обратился:
– Ш-ша, мужики… Тихо. Где мой вестовой?
– Мальчишка-то?
– начал один из раненых, верхняя часть тела которого была закована в гипсовый корсет.
– Он…
–
Пашка лежал около стены - под капельницей. Когда надсотник подошёл и присел рядом на корточки, то сперва испугался - глаза мальчишки, открытые, были сонными, как тогда. Но потом Пашка сморгнул муть, вяло, но радостно улыбнулся и пошевелил пальцами руки, в которую уходил шланг (не одноразовый, старый резиновый). Зашевелил губами.
– Тихо, молчи, ты что?!
– офицер поднёс ладонь к его губам.
– Молчи, не говори!
– он видел, что бинты на шее Пашки помечены красным. Мальчишка мигнул. Снова улыбнулся. Выпростал из-под одеяла вторую руку, коснулся бинтов на руке офицера, шевельнул бровями.
– Да, сломал всё-таки, - кивнул Верещагин.
– Ты в него влепил, ну, тут я тоже подсуетился - и прямо в лоб ему. Ребята к тебе тоже собирались, они потом тебе яблок принесут… - Пашка опять улыбнулся.
– Там ничего страшного, ты быстро поправишься. Крови потерял много, а заживёт быстро. Пашка, - офицер нагнулся к мальчишке, - ты меня спас. Если б не ты - он бы как раз этой пулей мне в голову.
Губы мальчишки шевельнулись. Надсотник угадал такое знакомое: "Ой, да ну, Олег Николаевич…" - и встал, чтобы мальчишка не увидел его слёз.
Но Пашка и так уже "уплывал". Глаза его опять затуманились, он опустил веки. жачих"ыло не меньше десятка " до пятидесяти, рытко метнулся в палату, ногой закрыв за собой дверь.двоих дружинников своего отр
– Спит, - сказал надсотник. Обернулся к раненым и вздохнул: - Просто спит…
– Кгхм, - сказала стоящая в дверях главврач. За её спиной маячила с ехидным лицом та самая медсестра.
– Прррошу наружу.
– Смешно, - сказал Верещагин и вдруг засмеялся на самом деле - тихо, но так искренне, что лежавшая рядом женщина тоже не удержалась от смеха и спросила:
– О чём ты?
– Никогда не думал, что сломанная рука так мешает этому делу.
– Как ты меня нашёл?
– спросила она.
– Да очень просто… - надсотник вздохнул.
– Шёл - гляжу - то самое место. Сразу всё вспомнилось… Потом вспомнил и про адрес, ты мне называла.
– А ты не зашёл, - сказала она, переворачиваясь на спину. Добавила: - А я тебя сразу узнала. Ты ничуть не изменился.
– Врёшь, Лена, - усмехнулся Верещагин.
– Я стал седой и умный.
– Ну, дураком ты и тогда не был… Я сразу внимание обратила - такой странный, загадочный…
– Это у меня наверное опять денег на сосиски не хватало, - заметил Верещагин, проводя здоровой рукой по волосам женщины. Это странным образом не выглядело лаской - просто движение.
– Не смейся, - строго сказала женщина, чуть отстраняясь.
– Я терпеть не могла, когда кто-то стоит и сопит над ухом. Да
– издала она смешной звук.
– И поэтому ты носила свисток, - тоже оживился Верещагин.
– Поглядела на меня через плечо, вздохнула тяжело и устало так спросила: "Мне свистеть, или сам уйдёшь?"
– А ты помнишь, что ты сказал?
– засмеялась Елена.
– Брови поднял и говоришь: "Впервые слышу, что милиция идёт на свист."… Я о тебе потом часто вспоминала.
– А я о тебе нет, - сказал надсотник. Женщина хмыкнула:
– Честно по крайней мере.
– Как есть… А где твой муж? Я видел фото на серванте.
– Он погиб в начале лета. Был ополченцем, - коротко ответила Елена.
– А сын?
– продолжал спрашивать надсотник, глядя в потолок, на котором проявились рассветные тени.
– Откуда ты про это-то знаешь?
– Что в доме есть мальчишка - видно сразу.
– Да… Он пионер. Никогда не думала, что ещё услышу это слово.
– Сколько ему?
– Двенадцать. Зовут Димка.
– Как?
Верещагин привстал. В голосе Елены прозвучало удивление:
– Дмитрий… Что с тобой?
– Нет, ничего, - офицер опустил голову на подушку.
– Так.
– А у тебя есть дети?
– помолчав, спросила женщина.
– Нет. Никого.
– Ты же рассказывал, что у тебя есть девушка. Тогда рассказывал, я ещё удивилась и даже обиделась - вот нахал…
– Нет. Уже тогда не было.
– Бросила? Или ты бросил?
– Она погибла, - надсотник закинул здоровую руку под голову.
– А чем ты занимаешься… в смысле - сейчас?
– Я работаю в школе. Недавно открылась снова… в подвале. Рисование преподаю.
– Значит, сбылась твоя мечта?
– Не совсем. Я хотела стать художником… А ты кем был?
– Учителем… Светает. Лен, я пойду.
Встав и запахнувшись в халат, женщина села в кресло и молча смотрела в окно, за которым и правда начинался солнечный рассвет - будто вернулось лето. Неподалёку били пушки - бум-бум-бум, надоедливо и привычно. Надсотник одевался - неловко, одной рукой. И думал, что она могла бы помочь, и что он зря сюда пришёл - какой-то иидотский выверт, фокус памяти (или времени?), когда он за разрушенным памятником Петру Первому вдруг в вечернем сумраке увидел целую лестницу спуска и улицу за ней - совершенно такую же, как не то что до войны - вообще как тогда, в 91-м…
Он вышел молча. И женщина не повернулась в кресле…
…На самом пороге надсотник столкнулся - буквально лицом к лицу - с ойкнувшим мальчишкой, который отшатнулся назад, увидев выходящего мужчину. Но, различив форму и погоны, тут же подтянулся и лихо отдал салют.
Отдав в ответ честь, Верещагин быстро окинул взглядом паренька. Довольно высокий, в полувоенной форме (перешитой из НАТОвской) со знаками различия звеньевого отряда имени Героев Обороны, под курткой - красный галстук. Мальчишка был русый, сероглазый, и Верещагин, опустив руку после приветствия, сказал - сам не знаю, зачем, может быть, чтобы рассеять чувство неловкости - Димка глядел на него удивлённо, что было, в общем-то закономерно: "Дядя, а что вы тут делаете?":