Будьте бдительны! Сборник рассказов
Шрифт:
– После того, как выдернешь эту проволоку - обратно вставить уже нельзя. Подшипник блокирует отверстие, дальше только взрыв при нажатии. Понял?
Вовка шмыгнул носом, вытер его рукавом куртки и кивнул:
– Понял. Боже, - он поднял глаза на черногорца, - а вот это что?
– Рубашка, - Боже подкинул на ладони туго свёрнутую проволочную спираль, надкусанную плоскогубцами. Это на гранату. Вот так. Видишь?
С утра светило яркое солнце, и постоянные обитатели "Факела" - Вовка Гоблин и Вовка Просто,
– А ты сколько таких наделал?
– спросил Змейс, валявшийся рядом на куске пенки.
– Кла-а-ассс - идёт мутант, ногой дёрг, чик, щёлк - он думает, что ещё типа упасть или там отскочить успеет, а тут сразу - бумц! И лохмотья по стенам.
– Ещё четыре штуки, - ответил Боже.
– Ставьте с умом.
– Тогда Тугрику не давайте, - сказал Лёшка, самый мелкий в компании (ему недавно исполнилось девять лет). Смуглый (и от того не такой грязный, как остальные) Тугрик потянулся было отвесить обнаглевшему мальку щелбан, но узрел солидный кулак Тонны, колючий взгляд Серёжки - и увял, что-то пробормотав - угрожающе, но под нос.
– Дадим Просто, Дю и две Машуте, - подал голос Серёжка, щурившийся на солнце, как котёнок - как будто и не он только что заморозил взглядом Тугрика.
– Маш, слышишь?
– Слышу, - кивнул послушно похожая даже сейчас на куколку одиннадцатилетняя девочка.
– Только можно я не буду около украинского штаба ставить? Там правда хорошие люди. Никогда не лезут и всегда по-доброму. Серёжка, можно?
– Не ставь, - хмуро ответил Серёжка.
– Я поставлю, - спокойно вызвался Дю - высокий, похожий на мальчишку-викинга из книжки, парень 13-14 лет.
– Нет, - отрезал Серёжка.
– Никто там ставить не будет.
– Ясно, - так же спокойно сказал Дю.
Полусидя около стены, Боже смотрел в снятый сепаратор глушителя, как в подзорную трубу.
– Что видишь?
– поинтересовался Серёжка, усаживаясь рядом со скрещенными ногами и подбрасывая футбольный мяч - когда-то чёрно-белый, а теперь чёрно-серый или даже чёрно-чёрный. Боже пожал плечами.
– Конца войны не видно?
– "Сибиряки" идут, - сообщил черногорец, опуская "трубу".
– Играть будете?
– Конечно, - Серёжка плавным движением встал, одновременно подбросив и снова поймав мяч.
– Слушай, чего ты с нами не играешь? У вас же хороший клуб. Этот. Црвена Звезда.
– Црвена Застава, - поправил Боже.
– И не у нас, а у сербов. Не, неохота.
– Как хочешь, - Серёжка пару раз стукнул мяч коленом, свистнул и пошёл навстречу спускающимся по проходу между разрушенных трибун ребятам с улицы Героев-Сибиряков. Это могло показаться диким, но вот уже несколько недель в полуразрушенном "Факеле" уцелевшие мальчишки и девчонки собирались по вечерам - гонять мяч. Настолько диким, что, когда Серёжка первый раз сообщил вечером, что идёт играть в футбол, Боже - тогда ещё не вполне оправившийся от контузии - думал, что ослышался.
А сейчас он сидел и думал, как это странно и смешно: сидеть во вражеском тылу на разваленном
Позади кто-то крикнул звонко:
– Игра!
– и Боже, услышав тугой удар хорошо накачанного мяча под чьей-то ногой, на миг обернулся, чтобы увидеть, как Серёжка принимает пас головой и посылает мяч дальше - к импровизированным вражеским воротам, под правую ногу Змейса.
Боже положил винтовку на колено и устроился за каменным зубцом парапета.
Очередной вечерний матч начался.
Машуту нашёл Тугрик. Когда Серёжка прибежал из развалин, где наблюдал за позициями только что переброшенного сюда молдавского батальона, опробуя новую трофейную стереотрубу, то почти все уже собрались вокруг лежащего на земле тела девочки. Стояли молча, только Тугрик сидел рядом и плакал, размазывая по лицу грязь.
Серёжка остановился, словно с разбегу налетев на каменную стену. Нет, он и раньше видел такое, он не раз видел такое, но… но привыкнуть к этому было нельзя. Вернее, он больше всего боялся привыкнуть к этому, потому что это означало бы, что он уже не вполне человек. А оставаться человеком - это единственное, что ему оставалось, если можно так сказать. Он не хотел становиться таким, как Дю - способный взять из рук человека банку консервов и, когда тот повернётся спиной, всадить под лопатку тонкий заточенный штырь, до этого скрывавшийся в шве рукава - такой фокус бывшее "юное дарование воронежской сцены", "золотой голос" Коля Дюкин проделал уже раз двадцать, не меньше.
Но сейчас… Сейчас Серёжка смотрел и даже не понимал, что Машута голая и окровавленная, потому что синий от побоев манекен, лежавший на камнях, мало имел общего с прежней Машей…
– Это её… за мины?
– тихо спросила Тонна, прятавшая на животе голову Лёшки.
– Хрена там!
– вскрикнул Тугрик, весь трясясь.
– Хрена то там за мины! Мины она поставила! Она мимо украинского штаба шла! Мимо этого грёбаного штаба! Вышли двое, позвали: "Девочка, иди сюда," - я их не видел раньше, этих двоих, ни разу. Она зашла… И всё. Когда я обратно… через три часа… она там, за старыми бачками, лежала… уже такая… - и он тихо завыл, кусая себе руки.
– Тише, Жек, тише… - попыталась его успокоить присевшая рядом Леди Ди.
– Тише, Жека, ти…
– Вы ничего не понимаете!
– вскрикнул Тугрик.
– Ну вы же совсем ничего не понимаете, ничего-о-о!!! Для вас она была просто… просто девчонка! А для меня… для меня… - и он опять захлебнулся слезами, вырвался из рук девчонки и, падая, скатываясь вниз, громко плача, полез куда-то по развалинам трибун.
– Завтра я пойду, - сказал Боже и закрыл тело Маши мешком, на котором разбирал трофейный М60.
– Погуляю там. Около кинотеатра. Где штаб.