Будьте как дети. Теофания детства
Шрифт:
Здесь приходит на память одно из иудейских поверий о том, что в утробе матери ребенок изучает Тору, познает в ней Бога и данный Им от века закон. А потом, когда рождается, Ангел, сойдя, стирает в нем эту память. И мы в новорожденных ощущаем изредка этот след первоначальной мудрости, не до конца еще стершийся, не вполне забытый, отложившийся где-то за пределами разума, на который может упасть какой-то мгновенный радостный свет.
Подобную догадку встречаем и у Платона: «И раз все в природе друг другу родственно, а душа все познала, ничто не мешает тому, кто вспомнил что-нибудь одно, – люди называют это познанием, – самому найти и все остальное, если только он будет мужествен и неутомим в поисках, ведь искать и познавать – это как раз и значит припоминать» [21] .
21
Платон. Менон /Платон. Сочинения: В 4 т.
Семя Слова Божия, согласно святоотеческой традиции, заброшено во всякую человеческую мудрость и всякую жизнь. После Христа мы вправе сказать: ребенок в период тайного созидания (Пс. 138: 15) в утробе «изучает» Божие Слово. А взрослый познает Его, припоминая. Но что плод во чреве может «изучать»? Душой-плотью он наполняется ведением Христовым (Пс. 138: 6), вбирает его в себя, дышит им, сохраняет его в растущем своем естестве. Зародыш мой видели очи Твои… (Пс. 138: 16). Дивно для меня ведение Твое (Пс. 138: 6). Бог устами Псалмопевца открывает нам секрет Своей работы. Он извещает нас о том, как замысел Его осуществляется в глубине утробы (Пс. 138: 15), о том, как ведение Его облекается костями, Промысл наполняется днями жизни. В этом замысле свернуто будущее самого зародыша, его взросление, его обращение, затем будущее его потомков.
Ведение Бога не оставляет его ни на миг. И если некогда оно физически, плотью, костями, жилами вошло в нас, неужели оно бесследно исчезнет, когда не будет ни плоти, ни костей, ни жил?
«А это есть припоминание того, что некогда видела наша душа, когда она сопутствовала Богу, свысока глядела на то, что мы теперь называем бытием, и поднималась до подлинного бытия» [22] .
Как написано у пророков: Вложу закон мой во внутренность их, и на сердцах их напишу его… (Иер. 31: 33). Мы словно договорились забыть, что здесь кроме смысла переносного и высокого есть еще и буквальный, телесный. «Внутренность» в контексте библейского реализма – не «чистая» душа, но и плоть, состав человека, который держит и осуществляет в себе «закон», волю, мысль, любовь Господа. Они раскрываются в нем. Закон входит в нас как зерно будущей Вести. Она «заброшена» в человека и хочет взойти. В этом, кстати, и цель воспитания – узнавание и принятие закона Божия, вложенного в наши кости и жилы, в живое «я». Ибо, возрастая, это «я» отделяется от вошедшего в него закона как зерна Слова и противопоставляет себя ему.
22
Платон. Федр / Платон. Сочинения: В 4 т. Т. 2. – СПб.: Издательство СПбГУ; Издательство Олега Абышко, 2007. С. 190.
«Согласно Православному богословию, в тварной природе присутствует Благодать от самого Ее источника, так как эта Благодать подразумевается в самом акте творения…» [23]
«Степень их выше и прекраснее, нежели у девственников и святых, – говорит преподобный Ефрем Сирин о детях, умерших во младенчестве, – они – чада Божии, питомцы Духа Святаго» [24] .
Христос открывает нам Отца и через божественное материнство. «Рахамим – означает божественное милосердие и является более выразительным [25] множественным числом от рехем (матка); живой Бог „чувствует“ свои творения, как женщина „чувствует“ своего ребенка, всей плотской полнотой своего существа» [26] .
23
Евдокимов П. Женщина и спасение мира. О благодатных дарах мужчины и женщины. – Минск: Лучи Софии, 2009.
24
Ефрем Сирин. Надгробные песнопения / Ефрем Сирин. Творения: В 8 т. Т. 4. – М.: Отчий дом, 1995. С. 460–461.
25
То есть более выразительным, экспрессивным.
26
Клеман О. Отблески света. Православное богословие красоты. – М.: Библейско-богословский институт святого апостола Андрея, 2004.
Небеса проповедуют славу Божию…. (Пс. 18: 2). И проповедь их как откровение слов Твоих просвещает, вразумляет простых (Пс. 118: 130).
По-славянски же: Явление словес Твоих просвещает и вразумляет младенцы.
Младенец таит и несет в себе язык, на котором Бог являет невидимую славу Свою и говорит с нами. Можно выразиться и смелее: ребенок
Да и сама «вечная память», которой мы напутствуем усопшего, не означает ли возвращения вто дивное ведение (Пс. 138: 6), которое сотворило нас, вошло в жизнь и где-то еще живет поблизости, не до конца покинуло нас? Разве не со встречи (случившейся однажды, оставшейся в нас навсегда) с тем «дивным ведением» из Псалма зарождается вера? Раннее детство напоминает нам об этой не до конца проясненной связи между «до» и «после» человеческой жизни. Из уст младенцев… Ты устроил хвалу (Пс. 8: 3), и хвалу можно услышать в самом первичном, до-истолковательном смысле: «уста младенцев» еще до того, как научились говорить, и есть уста, коими Творец рассказывает о Себе.
Не случайно ведь из трех воскрешений из мертвых, которые совершил Иисус, два было даром родителям (дочь начальника синагоги, сын вдовы Наинской), которым Он возвращал детей, третье – Лазаря – было пророческим знамением Воскресения и дарованием брата сестрам.
Всякий человек входит в жизнь из уст Божиих, из дивного устроения (Пс. 138: 14), которое совершается в «до» человеческой жизни. И это устроение не есть ли личный завет, который Бог заключает с тем существом, которое вызывает к жизни? Мы не участвуем в нашем творении, но много позднее можем осознать свою причастность к ведению, которое заложено в нас. Мы можем откликнуться ему, выявить его в нашей жизни, встретить его в людях и вещах, нас окружающих. Войти в таинство детства – значит прежде всего познать Бога в собственном творении, Слово – в повседневном существовании, Любовь – в дыхании, дающем жизнь.
«Такими, какими они [дети] являются даром их естества, мы должны стать из страха Божьего… Пока мы не станем чужды ко всякому греху, словно малые дети, мы не сможем прийти к Спасителю» [27] .
Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам; ей, Отче, ибо таково было Твое благоволение (Мф. 11: 25–26; Лк. 10: 21). Стоит лишь вслушаться в эту молитвенную хвалу Иисуса, и мы найдем, что в ней плотно сложено целое богословие детства, которое еще предстоит раскрыть. В сущности, оно умещается в три заповеди: «принять дитя», «умалиться до него», «обратиться в него». Порядок слов в данном случае не имеет никакой обязательности. Иисус призывает дитя, которое остается невидимой мерой и точкой отсчета нашего взрослого существования. И даже евангельским и церковным таинством его. При этом Он не говорит – ведь не по забывчивости, конечно, – о первородном грехе Адама. Он провозглашает, – скорее, даже делом являет – святость детства.
27
Епифаний Латинский. Толкование на Евангелия. Цит. по: Библейские комментарии отцов Церкви и других авторов I–VIII веков. Новый Завет. Том 16: Евангелие от Матфея 14–28. – Тверь: Герменевтика, 2007. С. 119.
Тогда приведены были к Нему дети, чтобы Он возложил на них руки и помолился; ученики же возбраняли им. Но Иисус сказал: пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное. И, возложив на них руки, пошел оттуда (Мф. 19: 13–14).
«Бог хочет, чтобы всем, чем мы обладаем по природе, мы обладали по произволению… [Отец] приложил руки к детям, поскольку приложение рук научает оружию силы Божией» [28] .
28
Аполлинарий Лаодикийский. Фрагменты. Там же.
И все же почему именно «дети»? Чем человек-кокон столь явно отличается от человека сложившегося, отвердевшего, выстроившего себя? Владимир Соловьев в «Оправдании добра» «оправдывает» и деторождение, то дивное исполнение замысла Божия о человеке, который вкладывается в него при творении. «Все согласны, – говорит Соловьев, – что особая прелесть детей – в их невинности, но эта фактическая невинность не могла бы приводить нас в радость и восхищение, если бы мы были уверены, что она непременно будет потеряна. Мысль, что их ангелы прямо видят лицо Отца Небесного, не имела бы в себе ничего утешительного и назидательного, если бы соединялась с убеждением, что эти ангелы неизбежно сейчас ослепнут» [29] .
29
Соловьев В. Оправдание добра. – М.: Институт русской цивилизации, Алгоритм, 2012. С. 257.