Будьте красивыми
Шрифт:
О чем-то своем думала и Гаранина. Думая, запела вполголоса, сначала без слов, потом все более воодушевляясь, и, наконец, Варя услышала, это была та самая песенка, которую только что напевал веселый танкист.
На позиции девушка Провожала бойца. Темной ночью простилися На ступеньках крыльца…Внезапно осеклась, будто споткнулась, глянула на Варю, и Варя увидела в ее глазах испуг и вопрос. Варя сначала ничего не поняла, и это Елена прочла у нее
тщательно подбирала она верный тон»
И пока за туманами Видеть мог паренек, На окошке на девичьем Все горел огонек…Теперь испуганно и вопросительно посмотрела на Елену Варя, Что за голос? Откуда такая фальшь, хрипота? У Елены был мягкий, грудной, приятный голос!
Елена еще прилежнее стала щелкать кусачками, продолжая напевать еще старательнее — и еще более фальшиво и хрипло:
Все, что было загадано, Все исполнится в срок, — Не погаснет без времени Золотой огонек.Бросила кусачки и, пошатываясь, точно слепая, вышла из блиндажа.
— Что с нею? — подойдя, спросил Шелковников. Неожиданно взял Варю за локоть: — Опять фокусничает? Вот генеральша! — И сразу, без перехода, тише. — Скучаешь? — И еще крепче сжал локоть.
Варя отпрянула.
— Геша, господи, сколько в тебе этой… ну, этой — глупости не глупости, а наглости, что ли! Как ты не понимаешь! — Пригрозила: — Отойди! Сейчас же отойди и никогда не подходи ко мне!..
Гаранина в этот вечер была, как никогда, взволнована и теперь уже не искала ничьей близости, даже Вариной. Наоборот, стремилась остаться наедине, куда-то уйти подальше от глаз людских. Варя поняла: ей хотелось остаться наедине, чтобы проверить, попробовать свой голос в полную силу, и не мешала ей. И поздно вечером, когда купы деревьев слились с серым небом и все в лагере затихло, откуда-то с опушки до чуткого слуха Вари донесся сильный, почти нечеловеческий вскрик, который тут же оборвался на самой высокой ноте — и ночь сразу стала еще темнее.
Варя, перепуганная насмерть, со всех ног бросилась на этот вскрик.
Елена лежала на земле без движения. Варя присела к ней и услышала, что она плачет. Сидела, не шевелясь, затаив дыхание, потому что по себе знала: нельзя человеку мешать, когда он плачет. Потом тихо погладила Елену по голове — и так долго гладила, без слов, вкладывая в это всю свою боль за Елену и участие к ней. То, что в эту минуту делалось с Еленой, делалось в жизни не каждый день, делалось впервые за всю Варину жизнь: человек отдал другому человеку самое доро гое, что было у него после самой своей жизни, — дар своего сердца. Не верилось, что Елена теперь не будет петь, что ее дар, ее чудный голос унес Лаврищев. Елена до конца оставалась верной себе: она только дарила людям, ничего не беря от них взамен, и ее медаль «За боевые заслуги», данная ей людьми в обмен на
— Пойдем, Лена, пойдем, — наконец сказала она. — Завтра нам с тобой опять дежурить. Может, снова будет солнечный день. Пойдем, Лена…
И Елена послушно встала.
— Ты права, девочка, — сказала она с хрипотцой. — Не отрываться от ведущего. Веди сегодня ты. Я совсем расклеилась…
— Ой, что ты! — испугалась Варя, услышав это лаврищевское слово «ведущий». — Я — вести? Тебя? Леночка, я твоего мизинца не стою. Я за тобой пойду, Леночка, за тобой. И ты не изводи себя. Это пройдет, верь мне! — говорила Варя. — Ты понимаешь, пройдет, пройдет! — повторяла она, не зная, что пройдет — или отчаяние у Елены или хрипота у нее в голосе. Ей просто хотелось подбодрить ее…
Елена не перечила ей, и Варе было радостно оттого, что ее называют ведущей — и не кто-нибудь, а сама Елена Гаранина.
Утром они заняли места у телетайпов.
Хотя здесь, под землей, не было солнца, во всем чувствовалось, что и сегодня выдался летный, солнечный день. Майор Желтухин почти безвыходно сидел у аппаратов, лишь на короткое время отлучаясь к командующему с докладом или за указаниями.
— Наши войска и подвижные части вышли в район… — диктовал он Варе. — Противник отходит общим направлением на город… Приказано разведать все дороги вглубь на 75—100 километров. Есть предположения, что в лесу, 10 километров юго-восточнее пункта… противник накапливает танковый кулак на пути наших наступающих частей…
Варя смотрела через левую руку и видела на карте у Желтухина пути наступления наших войск: огненные стрелки вклинились далеко за синюю линию немецкой обороны. По положению стрелок она определила, что наступление ведется не только юго-восточнее города, но и севернее — красные стрелки будто клещами охватывали его.
— Танковый кулак? Неужели остановят? — воскликнула Варя, хотя вступать в такие разговоры с командованием у связистов не было принято. Но Желтухин и сегодня был добр с нею.
— Это не кулак, а кулачок, — сказал он. — Больше названиями бьют: «тигры», «пантеры», «фердинанды». Конечно, порогаться придется, если этих «тигров» и «пантер» наскребут сотни две-три…
— Как вы сказали: порогаться?
— Это в смысле пободаться. Мой сын так говорит. Быки у него не бодаются, а рогаются. Рогами же они бьются! Вот и мы: порогаемся. А для этого, может быть, надо и остановиться, друг друга покачать взад-вперед. Так ведь быки рогаются?
— Взад-вперед — это значит и отойти обратно перед танками? — в ужасе сказала Варя. — А как же наступление, как же конец войны?
Желтухин не успел ответить. Загремел радиотелетайп. Это был новый аппарат беспроволочной буквопечатающей связи. Включенный только на прием, он передавал сигналы службы наблюдения и оповещения.
«Воздух! Воздух!» — выстукивал аппарат. — Пункт К… 36 «Юнкерс-88», курс 120, высота 2700, время 10–17».
Желтухин пересел на аппарат истребительного корпуса, передал сигнал «Воздух» с приказанием встретить «гостей».
Вскоре поступило донесение о результате воздушного боя: шесть немецких самолетов сбито, не вернулись с задания пять наших истребителей.