«Буду верен словам до конца». Жизнеописание и наследие иеромонаха Василия (Рослякова)

Сборник

5 октября 1986 г.

«Та ночь из всех ночей одна»

Та ночь из всех ночей одна. В ней все и сказочно, и просто: Деревья. Звезды и снега. Дорога. Церковь у погоста. Там говорят, что с нами Бог Вдыхает этот холод плотный И слышит, как ночной чертог Скрипит под яростной походкой. Там говорят, что с нами Бог Глядит, как месяц озорует, Как он склонил заздравный рог, И с неба влагу льет живую. Оглянешься – ночь говорит. И так Его увидишь рядом, Что будешь щеки растирать, Не веря собственному взгляду. А рядом уж не шумный двор, Не деревенские задворки, Где сторож древний до сих пор Дымит закрутками махорки. Пустынный край увенчан весь Снегами и звездой январской. Не уголок, а сердце здесь Притихшего земного царства. Такая ночь коснется глаз, К чему-то сделает причастным — И подойдет, хотя б на час, Куда-то близко-близко счастье.

10 февраля 1986 г.

«Что за душа у утренней земли!»

Что

за душа у утренней земли! Что за сердечность у лесного края! При встрече чуть до слез не довели Лихого городского шалопая. Кричал петух, как будто жарил туш, Корова оглянулась, промолчала, И, чавкая на всю лесную глушь, Бессовестно в глаза мне зажевала. Как в книгах все: и домик на холме, Подальше от непрошеных соседей, И мужичок в потертом пиджаке, Из тех, что в фильмах ездят на телеге. И все, как на картинке, – глухомань, Под сердцем где-то сбившиеся чувства, Сторонку эту, думаю, Боян Когда-то воспевал на вещих гуслях. И я заговорю о ней теперь, Оглядываю все, припоминаю. Но в четкий поэтический размер Не втиснуться улыбчивому краю. А столько слов о нем на языке! В уме такие носятся картины!.. И все же: домик в средней полосе, И ветхая церквушка на отшибе. А там уж пусть домыслят, что смогли, Дочувствуют и, может быть, оттают. Что за душа у утренней земли! Что за сердечность у лесного края!

«Уже ноябрь, а дождь все льет и льет»

Уже ноябрь, а дождь все льет и льет. Никак не стихнут осени забавы: На улицах отыскиваю брод — Что ни ручей, то водная преграда. И даже слышно, будто фонари, Привыкшие к ненастьям, завздыхали. И их лучистый свет от маяты, От сырости такой пошел кругами. Ах осень, что за моду ты взяла… И даже я взгрустнул, твой почитатель, — В одежде темно-серые тона С волнистыми узорами из капель… Из украшений – матовая мгла С серебряной воздушной паутинкой. Ах, осень, как же ты могла Перевести все золото на дымку! Ужель тебе стихов недостает, Ужель и ты надеешься на славу?.. Уже ноябрь, а дождь все льет и льет, Никак не стихнут осени забавы.

28 октября 1986 г.

Сказка

Все в сказках правда – вот в чем страх! Я этому и сам бы не поверил, Когда б однажды, заплутав в лесах, Не вышел к избяной замшелой двери. Двор как везде: изба и огород, Сарай слегка припорошило гнилью. Вот только нет собаки у ворот, И на стене белеет крест могильный. Дверь отворилась… Боже мой – Яга! — Глаза горят, узлом платок запутан. Гляжу – в углу два ветхих помела И чуть в сторонке, словно бочка, ступа. Куда ж идти? – ночь, дождик, глухомань. «Найдите, – говорю, – мне место для ночлега. Мне б только пол, какую-нибудь рвань И крепкий чай без сахара и хлеба». Вошли: горит лампадка, образа. Баба-Яга на них перекрестилась. Ну, думаю, настали времена: И даже нечисть к вере обратилась. Расположился я, вдохнул тепла. Благодарю устало и сердечно, А сам все жду – когда начнет она Заталкивать меня лопатой в печку. Она ж волшебный стол накрыла мне: Варения, соления, закуски. И, «Отче наш» прошамкав в тишине, Достала что-то крепкое в нагрузку. В честь женщин, помню, что-то я сказал. Мы выпили, поели, помолчали. Все спрашивала – вкусно? Я жевал, А после в разговоре отдыхали. Хозяйка уж не помнит, сколь ей лет, И ремесло яговье позабыто. Ей платит пенсию какой-то там совет, И на людей она уж не сердита. Я, осмелевши после этих слов, Просил открыть секрет нечистой силы. Она дала глотнуть из пузырьков, И утром я очнулся на перинах. Простились мы. Она дала совет. И путь-дорогу к людям указала. Стояла долго, глядя мне вослед, И все платком цветастеньким махала. Все в сказках правда – вот что страх! Какой же страх? Все будто тихо, складно. А поблуждайте вы в глухих лесах И страшную найдете, может, правду.

«Я по парку шатался с утра»

Я по парку шатался с утра, Подбирая стихи на дороге. Их дождем намочило слегка И примяли к земле чьи-то ноги. Пена листьев сухие слова В ритме шага мне хрипло шептала, И, немного споткнувшись у пня, Желтых брызг по траве набросала. На прохладных осенних прудах Мне сосна подсказала немножко: На волнистых дубовых листах Я развесила иглы-сережки. Подсмотрел я у гладких осин Мне знакомую робкую стройность. И у выгнутых ветром вершин Непокорно-смиренную стойкость. На горящей у клена земле Я глядел, как сжигаются чувства, Как они ослепляют в беде, Выплавляя всю ярость из грусти. Подождав, когда на руки мне Клен усталые листья уронит, Погадал об осенней судьбе По морщинам ладони кленовой. И набрал из мечтаний и снов, Что раскинула под ноги осень, Вдохновенья для тихих стихов — Желтых листьев кленовую проседь… И лежат в темноте у окна Те стихи, что нашел на дороге. Их дождем намочило слегка И примяли к земле чьи-то ноги.

Из цикла «Стихи на псалмы»

Псалом 38

Я сказал: буду я наблюдать за путями моими,

чтобы не согрешать мне языком моим;

буду обуздывать уста мои,

доколе нечестивый предо мною.

Я сказал: буду верен словам до конца — Посмотрю за своим непутевым житьем. И невольно прибавил: на все, что слегка, — Отвечать стану я молчаливым кивком. Я немым оказался на людной земле, Бессловесно смотрел на распятье добра, И раздумья одни воцарились в душе, И безумная скорбь одолела меня. Запылало отчаяньем сердце мое, Загорелися мысли незримым огнем, И тогда в поднебесье я поднял лицо, Говорить начиная другим языком: Покажи мне, Владыка, кончину мою, Приоткрой и число уготованных дней, Может, я устрашусь оттого, что живу, И никто не осилит боязни моей. Приоткрой – и потом от

меня отойди, Чтобы в скорби земной возмужала душа, Чтобы я укрепился на крестном пути, Прежде чем отойду и не будет меня.

Псалом 43

Боже, мы слышали ушами своими, отцы наши

рассказывали нам о деле, какое Ты соделал

во дни их, во дни древние…

Мы слышали сами от дедов своих, А кто и писанье в наследство оставил, О ратных делах, о молитвах святых, Которыми Бог нашу землю прославил. Какие свершил Он тогда чудеса, Каких сыновей окрестил богатырских! Чего только стоят послушника два, Возросшие на сухарях монастырских. Полки басурманские Бог истребил, Вознес над дубравами наши знамена, Хвалу каждый воин тогда возносил, Целуя края почерневшей иконы. Он видел, что землю не силой обрел, Не крепкой дружиной, а Промыслом тайным, Затем и с молитвой в сражение шел, Храня под рубахою крест православный. А разве, когда латиняне пришли, И деды Псалтирь по земле уж читали, К чудесной иконе не шли мужики И там под хоругви с мечом не вставали? Хотим или нет, но величит нас Бог… И я не на меч уповаю в сраженье, В речах не на мудрость, какую сберег, А только на крестное наше знаменье. Похвалимся Господом всякому дню, Прославим Его и во всякие ночи,— Он хлеб подавал нам без меры к столу И даже порою с запивкою прочей. Но ныне Ты нас посрамил до конца. Зачем Ты не ходишь с оружием нашим? — Позора и бед мы вкусили сполна, Запив это все панибратскою чашей. Ты сделал нас притчей во всех языках. Позор наш во всякие дни предо мною. И каждую ночь он стучится в висках И по дому крадется тенью слепою. Все это нагрянуло бурей на нас, И мы потерялись в земном бездорожье. Нам души забила б дорожная грязь, Когда бы в них не было памяти Божьей. Когда бы забыли мы имя Твое И рукоплескали кому-то другому, То разве мы вышли б из ада сего С любовью такою же к роду людскому? Но нас ненавидят за имя Христа, Скрепляют ругательства высшей печатью И входят со смехом в святые дома, Молящихся там находя для распятья. За что нам такая жестокая месть? За что нам такие великие плачи? Неужто врагам нашим нечего есть И мы от них хлеб по-за пазухам прячем? О, Господи, прежние дни помяни, Воздай нам за скорби святой благодатью, Тогда мы поднимем знамена свои С двуглавым орлом и Христовым распятьем.

Псалом 77

Внимай, народ мой, закону моему,

приклоните ухо ваше к словам уст моих.

Вы послушайте-ка, люди православные, Речь мою былинную гуслярскую, Приклоните головы могучие Да постойте с думой, думой долгою. И простому люду, и бояринам, И князьям, и Божиим служителям Расскажу гадания из древности, Помяну о прежнем малой присказкой. Лишь уста, бывает, учат мудрости, И порой лишь сердце нам советует, Потому напевами забытыми Думы свои ведаю глубокие. А внучатам нашим, новой поросли, Продолженью рода христианского, О делах и заповедях Божиих, О чудесных храмах, о кудесниках. Наскажу под гусельки с три короба, Чтобы передали, когда вырастут, И своим плаксивым непослушникам И пересказали строго-настрого. Ограждать себя святой молитвою Да не забывать заветов дедовских; И не быть, как племя басурманское, Что с душой упорной и мятежною, С сердцем непокойным и неверным Хвастает делами сатанинскими.

Псалом 72

Как благ Бог к Израилю, к чистым сердцем!

Содрогнулось вчера было сердце мое, И во всем разуверилась было душа. Я увидел беспечных лихое житье. И опять позавидовал им за глаза. Никогда не тревожат их скорби и плач, Им до смерти величье и дерзость даны, Веселит их собрание яркий кумач, Когда людям полшага еще до беды. Откровенно, без страха лукавят всегда, Затаенные помыслы пряча свои, А когда издеваться начнут свысока, То слова их подобны фонтану воды. К небесам подниматься бы этой струе, И сверкая на солнце, и радуя глаз, Но она припадает к могучей земле И развозит повсюду болотную грязь. И народ, замутив по лесам родники, Эту воду мертвящую с жадностью пьет, Говорит: «Как несведущи были отцы, Уверяя, что Бог нам бессмертье дает». И вот эти лукавые ростовщики Благоденствие славят превыше всего. Так напрасно я, что ли, учился любви, Очищая от мерзости сердце свое? Так напрасно я, что ли, по долгим ночам Наизнанку судьбу выворачивал всю, И себя же метал по горячим щекам, И от совести прятался в темном углу? Я бы стал перед прошлым земли виноват, Если б, так рассуждая, сварливость обрел И не мог ничего я на свете понять… И, скитаясь, по случаю в церковь вошел. Я увидел, о Боже, конец этой лжи. Я воспел на коленях величье Твое. Так пускай погадают о судьбах земли, Все равно Ты однажды осудишь ее.

Псалом 73

Для чего, Боже, отринул нас

навсегда? возгорелся гнев Твой

на овец пажити Твоей?

Что же мы сделали, Боже, не так? Что мы забыли себе на беду? Ты отвернулся, и всякий пустяк Стал обращаться в лихую нужду. Вспомни в заслугу нам прежних князей, В чине монашеском принявших смерть, Вспомни сияние русских церквей, Что оглашали по праздникам твердь. Ты вместе с нами пройдись по земле, С нами развалины наши оплачь. Видишь – отметины пуль на стене, Камень замшелый от крови горяч. Слышишь, как зычно вопит воронье Рядом с могилами наших святых, Как разбивают распятье Твое, Каменных знаков наставив своих? Мы затвердили навечно урок С гидрой ужасной и правым мечом, Слишком кроваво он землю иссек, Слишком отчаянным слышался стон. Разом хотелось им все разнести, Чтоб воцарились лишь пепел и страх… И опустели тогда алтари, И запылали иконы в кострах. Боже, знамений не видит никто, Нет и пророка, чтоб душам прозреть. С нами не стало теперь никого, Кто бы сказал, долго ль это терпеть. Боже, Вселенную Ты утвердил, Солнце поставил в знамение нам, Вспомни, кто имя Твое поносил, Кто наших братьев душил по углам.