Бухта Анфиса

Правдин Лев Николаевич

И вот только тут, в эти хлопотливые, напряженные часы, Артем по-настоящему понял, что это такое — сила печати, сила газетного слова. Сколько угодно можно повторять привычные истины, вроде той, что печать — это сила, знамя, оружие или, что совсем уж шаблонно, зеркало, и ничего не чувствовать при этом. Но когда это знамя, это оружие или — ладно уж! — зеркало, находится в твоих руках, тут уж трудно оставаться бесчувственным!

Узнав, что Артем из газеты, почти все проникались к нему уважительным доверием. С ним говорили, как со старым знакомым или даже как с приятелем.

Он был свой человек, помощник, советчик. Конечно, встречались и такие, что выглядывали осторожно, старались не сказать чего-нибудь лишнего. Это уж смотря по тому, какие люди и что у них за душой.

Вот, например, эти плотники: двое пожилых и один молодой, ученик. О чем они думают? Пользуясь приходом «корреспондентов», устроили перекур. Один, черноусый, похожий на Чапаева, сел на ящик с гвоздями, другой, обросший рыжеватой щетинкой, — прямо на пол, прислонившись к стенке. Молодой вышел на балкон.

— Экономия, это, конечно, проводится, — нехотя проговорил черноусый.

Молодой засмеялся на балконе:

— Вон сколько плакатов понавесили!

Помолчали. Милана, сидя на подоконнике, болтала ногами. Артем спросил:

— Сколько досок полагается по норме на такую квартиру?

— А это у бригадира надо спросить, — начал черноусый, но его небритый напарник перебил:

— А чего бригадир знает? Ничего он не знает. Вон штабель на дворе. Вчера привезли машину, свалили, а уже половины нет. Сколько мы сегодня подняли?

— Двадцать три штуки, — отозвался ученик.

— А остальное где? Спишут на эту квартиру. Вот и считай… А ты говоришь: экономия. — Он осуждающе посмотрел на голые ноги Миланы, на что она не обратила никакого внимания, так как у нее в это время завязалась беседа с учеником.

— Вот корреспондент спрашивает, я и отвечаю. Что, значит, она проводится?

Но тут за него взялась Милана: а какой длины доски? а длина комнаты? а куда идут обрезки? как это вас не касаемо? а тогда кого же?..

Артем тоже сразу сообразил, в чем дело, и включился в разговор. Плотники, которые как будто только того и ждали, начали дружно осуждать бесхозяйственность, которую развели руководители. И не только на этом объекте, у других не лучше.

— Да чего там все на руководителей валить! — распалился вдруг ученик. Он уже вошел в комнату. — А мы-то сами что? Читаем вон, чего написано на плакатах, да посмеиваемся.

— Ты — комсомол, ты и начни! — проворчал черноусый.

— А я и начал. Запишите, товарищи корреспонденты, мою фамилию. Я от своих слов не отопрусь…

— Мы тоже комсомольцы, — сказал Милана. — Имей это в виду.

— Поимею, — ответил ученик.

И снова Артем и Милана поднимались по этажам строек, разговаривали с рабочими, с завскладами, прорабами, бригадирами. Милана отличалась превосходной способностью мгновенно завязывать знакомства и развязывать языки. Только благодаря этой способности и удалось записать столько различных мнений — о работе, о снабжении материалами, о простоях и прочих строительных делах — и в такой короткий срок.

Попутно Артем обогатился различными полезными сведениями

о личной жизни многих своих знакомых и незнакомых. Все это Милана выбалтывала с милой непосредственностью наблюдательного ребенка, который никак не может понять, для чего взрослые дяди и тети все это делают. Слушая ее болтовню, он так и не понял, кто же она: сообразительная девчонка или многоопытная женщина. Скорей всего девчонка, очень довольная, что нашла себе товарища по плечу, с которым можно поболтать на равных. И которым можно командовать. Но эта последняя возможность Артемом пока не ощущалась. Конечно, она — девчонка.

Такое убеждение окрепло, когда они вечером возвращались домой. Шел седьмой час. Уже стемнело, и начал моросить очень мелкий дождичек. Милана стояла на заасфальтированной площадке, зевая и подрагивая от холода, куталась в его пиджак и говорила:

— Спать хочу, умираю прямо на месте. А ты?

Артем и сам не заметил, когда и как у них возникли такие дружеские отношения, что он уже тоже говорил ей «ты» и называл Милей.

Тускло светил фонарь, окруженный радужной сеткой дождевой пыли. Далеко в темноте светились окнами ряды деревянных домиков и бараков. Совсем как в деревне. Только неподалеку, немного в стороне, пылала огнями фабрика-кухня, напоминающая празднично освещенный пароход на большой ночной реке.

Потом они долго ехали в пустом трамвае. Миля дремала, доверчиво положив голову на плечо Артема и трогательно посапывая. Проехали деревянный мост, долго стояли у диспетчерской. Отсюда до Артемова дома рукой подать, но он даже и не пошевелился. Ее тяжелое теплое тело, сонно прижавшееся к нему, не пробуждало в нем никаких желаний, кроме какой-то смутной тревоги, смешанной с гордостью. Прожит изумительный день, с которым не хочется расставаться. И ему почему-то вспомнилась «неизвестная девушка», чей портрет висит у него в комнате. Хотя при чем тут она, этого он не понимал.

На запотевших стеклах заиграли многочисленные огни — вагон свернул с главной улицы и побежал к городскому парку. За секунду до своей остановки Милана вскочила, бодрая, как будто и не дремала.

— Зайдем к нам? — спросила она у своего дома.

— Слишком много для одного дня.

— Смешной ты. Разве когда-нибудь бывает много? Нет, просто ты рассудительный. Ужасно. Ну, пока!

Глядя, как она легко и стремительно побежала через дворовый скверик, он снова подумал: «Совсем девчонка. А та, „Неизвестная“?..»

4

Да, Артем был потрясен, впервые увидев свой очерк на газетной полосе. Он запомнил свою рукопись, истерзанную синим карандашом Агапова, и свое полное равнодушие к дальнейшей ее судьбе. Его первый очерк. Со смешанным чувством недоверия и страха он взял еще влажный оттиск только что сверстанной полосы. Три полные колонки. На месте рисованного заголовка и фотографий пока еще белели пустые прямоугольники, но Артем представил себе, как это будет выглядеть, когда газету напечатают. Честное слово, все выглядело так солидно и внушительно, что он наконец отважился приступить к чтению.