Бухта Анфиса
Шрифт:
— Совсем тронулась, — сказала она раздраженно. — Ты же вон какая здоровая выросла, а рассуждаешь хуже Леньки. Интересно жить! А сама весь интерес отталкиваешь.
— Если оттолкнула, значит, все это мне без интереса. И я не хочу так. — Алла обняла подругу, прижалась к ее щеке своей горячей щекой. — Наденька, милая, потом тебе все объясню, когда сама хорошенько пойму. И у меня к тебе просьба: сходи туда, приведи Леньку.
Надя притихла, пригорюнилась и поглядывала на подругу скорее сочувственно, чем осуждающе. Да за
— А я было и поверила, что любовь пришла. Счастье мое. А оно вот как обернулось. Я ведь жадная, ни с кем не хочу делиться. Любовь-то, она только моя. И я хочу, чтобы меня любили такой, какая есть, и только меня одну. И не за что-нибудь любили, а просто так, за то, что я такая, за то, что и сама хочу полюбить без памяти. Надя, нельзя же любить за хорошую работу, за отличия, за выгоду. Да и не любовь это, если за что-нибудь. Ты что? — спросила Алла, увидев, что Надя плачет, зажав рот ладонью. — Что с тобой?
— Ты дура, — сказала Надя. — Какого человека оттолкнула!
— Это он меня оттолкнул.
— На словах-то ты остра, а в делах овца. Ох, дуракам счастье! Доведись мне, я бы такого ни в жизнь не упустила бы. В глаза бы глядела, каждый намек бы угадывала, все бы делала: «Миленький, сейчас… Миленький, как ты хочешь…» И был бы он, миленький, у меня, как в саду, а я бы у него, у миленького, как в раю. Уж я бы сумела, я бы его так обиходила, что он без меня как и дышать-то позабыл бы. Вот как надо с такими смирными.
— Да не нужна я ему, пойми!
— Нужна. Он только сказать этого не умеет.
— Ну и выходи за него.
— А ты не шути этим. Жалко и глядеть-то на вас. Я и в кино, когда плохой конец, всегда плачу. И в книжке чтобы всем хорошо было. Молодость-то пройдет, а ты так все и будешь трепетать да замирать в ожидании. Не пойму я тебя и не пойму…
Но Алла не слушала подругу. Она еще раз заглянула в зеркало и вышла. Даже, наверное, И не услыхала последнего, что выкрикнула Надя вдогонку:
— Господи! Глядеть на вас и то сил никаких нет. Надо что-то с вами делать!..
А если и услыхала, то не придала ее словам никакого значения.
Она совсем забыла, какое у Нади доброе сердце и как она беспощадна в проявлении своей доброты. Зоя Петровна, ни о чем не расспрашивая, передала Алле обе группы и пошла по своим делам. В коридоре налетела на нее Надя — пальто вразлет, клетчатый легкий шарфик на шее развевается, глаза нареванные, заполошные.
— Куда это ты наладилась?
— Ох, Зоя Петровна! К вам. Ленька же там.
— Знаю. Еще что?
— Адрес у вас записан? Не могу я на такие терзания смотреть. Сил нет!
Пока ехала в трамвае да разыскивала квартиру Свищевых, прошло
— Смотрите-ка, это за мной приехали.
Женщина крепче обхватила Леньку.
— Нет уж, теперь — нет! Теперь я его из рук не выпущу. А ты, девонька, скажи там всем, пусть не тревожатся. И сама тоже успокойся.
— Да не оттого я, — всхлипнула Надя. — Не за Леньку. Ему что.
— Знаю я, отчего ты встрепенулась. — Маргарита Ионовна погладила ее крепкое плечико. — Все я вижу. С Андреем сама поговорю: как же он такую хорошенькую да заботливую посмел обидеть?
Тут только Надя поняла, что ее приняли за другую.
— Вы подумали, что я — Алла? Ох, нет! Она гордая — сама не придет. Да на ее месте и я бы не пришла, вы не думайте. Не побежала бы. Он, Андрей-то ваш, ее очень любит.
— Так в чем же дело?
— Любит, да не так, как ей хочется.
— А как ей хочется?
— Ох, да разве их поймешь!.. — Даже, если бы и понимала, не сказала бы. Разве можно подругу выдавать? Да и не затем пришла.
Одного Надя хотела всей душой — свести их вместе, усадить рядышком, пусть поговорят и все между собой уладят, всем на радость.
Пока Надя раздумывала, а Маргарита Ионовна ждала ее ответа, Ленька подал свой звонкий голос:
— Я знаю, — неодобрительно проговорил он, — это у них игра такая.
— А ты бы не слушал! — прикрикнула на него Надя. — Не твоего ума тут заботы.
И тут же поняла, что покрикивать на Леньку уже не имеет никакого права, есть у него теперь свой дом и в доме свои люди. Видно по всему: нашел Ленька свою долю. Это Надя только теперь заметила, увидав, как новоявленная мать в него вцепилась. Заметила и подумала еще и о той, которая когда-нибудь войдет в душу этой женщины и тоже будет счастлива.
— В самом деле, — ворчливо, как имеет право сказать только родимая мать, подхватила Маргарита Ионовна, — иди-ка ты во двор. Видишь, какие там цветы?
— Я знаю, это мальвы.
— Все ты знаешь… Вот там и поиграй. Да, смотри, никуда не ходи. Ребятишки сами к тебе сбегутся. Вон ты какой приманчивый.
— Приманчивый. Только и знает, что убегать. Измучились мы там все с ним. А больше всех Алла.
Ленька ушел. Маргарита Ионовна придвинулась поближе к окну, чтобы он все время был на глазах, и потребовала:
— Скажи-ка ты мне, что это за Алла у вас и какая у нее любовь такая особенная? Только ты мне все подряд говори. Мне знать надо, я — мать. Сам-то он ничего не скажет. И не потому, что гордый, нет, он не такой. Он заботливый и не хочет меня расстраивать. Думает, мне так легче — ничего не знать. А я от такой заботливости покой потеряла. Да разве ему объяснишь?.. Ну, вот и рассказывай.