Букет для хозяйки
Шрифт:
За это время Андрей с Алексом уже успевали вернуться на свои места в машину. Дождавшись, пока Смоландер достигнет необходимого опустоше-ния внутренности, потрясёт своим кургузым отростком, чтобы уронить по-следние капли, спрячет его в штаны, отклячивая жирный зад, и снова забе-рётся на заднее сидение, чтобы продолжить сладостное общение с джин-тоником для получения дремотного кайфа, они ехали дальше, на север.
Здесь надо сказать, что Андрею Соколову давно хотелось встретить в Финляндии (и если получится, посетить) что-нибудь похожее на русскую де-ревню, хутор или хотя бы заброшенный старый сарай, крытый соломой, что-бы немножко
– Слушай, Андрей, что я тебе скажу. Это действительно так оно и есть. В Финляндии деревни, в русском понимании этого слова, теперь уже не най-дёшь. Прошли те времена. Разве что на крайнем севере, где живут саамы, по-старому лопари, и пасут стада оленей, можно увидеть чумы.
– Он помол-чал.
– Но мы сейчас как раз проезжаем по тем местам, откуда родом Мика Смоландер. Здесь живут его мать и сестра. Я сам там не был, но Мика мне говорил, что у него там нечто вроде хутора. На манер России.
– Что ты говоришь!
– воскликнул Андрей.
– Это потрясающе. Давай за-едем. Времени у нас полно. И торопиться нам некуда.
– Это чуть-чуть в стороне от нашей дороги. На восток.
– Сколько это чуть-чуть?
– Не знаю, честно сказать. Надо спросить у Мики.
Андрей обернулся к Смоландеру и через Алекса расспросил его. Тот сначала проявил недовольство, что его отрывают по пустякам от важного дела, но потом всё же уступил настойчивости "русского". Оказалось, что до того места, где он когда-то родился и где сейчас живут его мать и сестра, 10 километров к востоку, в сторону, и что он не был здесь почти семь лет. Однако делать крюк, тратить время и жечь по-пустому горючее не имеет смысла.
– Мика!
– изумился Андрей (под перевод Алекса), - Я не верю своим ушам! Ты не видел маму и родную сестру семь лет. Мы проезжаем практически мимо твоего родного дома, а ты не видишь смысла повидаться с самыми близкими тебе людьми. Видно, джин-тоник шибко ударил тебе в голову.
– У нас в Финляндии это не принято, - сказал Андрею Алекс.
– Я настоял, - рассказывал мне Андрей, - и мы свернули.
Через полчаса они были уже на месте. Дом был бревенчатый, из ка-либрованного бруса выдержанной лиственницы, обшит строганным тёсом и пропитан олифой. Она от времени потемнела и приобрела густой коричне-вый цвет ореха. Дом одноэтажный, но довольно высокий, покрыт железной кровлей, крашенной железным суриком. На окнах искусные резные налич-ники. Белые, покрытые желтоватым лаком. В оконных рамах стеклопакеты - дань моде. Такой дом простоит сто лет, и ничего ему не будет.
Как-то странно, словно вызывающе, будто напоказ, сбоку и вперёд вы-ступала просторная деревенская уборная на два очка. Андрей потом всё это разглядел с пристрастием. А вначале он увидел на площадке перед домом скамью - качалку под балдахином. От солнца. На ней сидела как-то боком на краешке, точно присела на минутку, словно через минутку ей куда-то на-добно было бежать, чтобы успеть сделать неотложные домашние дела, су-хонькая "старушка" лет пятидесяти, с моложавым румяным
– Терве эйти!
– сказал Мика Смоландер без выражения каких-либо чувств.
– Мисся систер? (Привет, мам! Где сестра?)
– Хювяя пловяя!
– отозвалась "старушка" скрипучим, как давно не смазанная дверная петля, старческим голосом.
– Терве туола! (Добрый день. Добро пожаловать!) Мэри тю ёсся (Мэри на работе). Темя лапси Мэри, - показала она не занятой рукой на сидящую у неё на коленях девочку.
– Хян микун елапсен (она моя внучка). Хянен нимянке Лиз (её зовут Лиз).
Андрей был крайне удивлён и даже потрясён. Ни мать не приподня-лась навстречу сыну, которого она не видела семь лет, ни сын не распростёр руки, чтобы обнять родную мать после столь долгой разлуки. Это было невообразимо и не укладывалось в голове.
– Не удивляйся, - шепнул Алекс Андрею.
– У нас не принято на людях нежничать, церемониться и демонстрировать свою любовь. Выросшие дети - отрезанный ломоть. Так уж повелось испокон века.
– Кукя синя туойда? (кого ты привёз?) - спросила "старушка" сына, по-казав на Андрея глазами и пальцем.
– Мейдян виерас митя Неувостолитто (это наш гость из Советского Союза).
– Хян пухо суомеа? (он говорит по-фински?)
– Эй. Хян пухо сакса (Нет. Он говорит по-немецки).
– Микя эй пухо сакса (я не говорю по-немецки). Микя пухо суомеа (я говорю по-фински) Микя пухо карьялаксе (я говорю по-карельски). Тахтоа лоукес? (обедать будете?)
– Эй. Ме туляе айеа (нет. Нам надо ехать).
– Ванкаа ласим майтоа (хоть по стакану молока).
– По стакану молока это можно, - вмешался Андрей, сглотнув слюну. Алекс перевёл его слова на финский.
Мамаша осторожно передала внучку на руки Смоландеру и ушла, пе-реваливаясь, как утка, в дом. Вскоре она вынесла поднос, на котором стоял глиняный кувшин, без носика (по-нашему, махотка или кринка), с желтова-тым молоком, три стакана и мелкая плетёная корзинка с горячим домашним хлебом. Хлеб был свежайший и изумительно пахнул испеченным тестом.
– Я ничего не знаю прекраснее запаха только что вынутого из русской печи хлеба, - рассказывал мне Андрей.
Мамаша ловко разлила из кувшина по стаканам жёлто-белое молоко и забрала у Смоландера внучку. Та обняла ручонками бабушку и доверчиво прильнула к ней, вернувшись на своё привычное место.
Андрей стал жадно есть горячий хлеб (с корочкой!) и запивать его вкусным холодным молоком. Алекс пил молоко мелкими глотками, как бы интеллигентно глотая. Хлеба он не ел. Смоландер от молока отказался, что-бы сохранить в животе место для пива и джин-тоника. Андрей выпил три стакана молока и съел почти весь хлеб, лежавший крупными ломтями в со-ломенной плетёной корзинке. Красивая была корзинка.