Букет из мать-и-мачехи, или Сказка для взрослых
Шрифт:
– Чем же вы заняты на земле, Учитель?
– О, это самое интересное! – улыбнулся старик. – я должен… "проверять людей на вшивость", – искушать их. Вот это самое. Создавать ситуации; подталкивать к выбору; к страстям, – чтобы Высшие силы могли судить, насколько искушаем этот человек. Насколько он поддается. Вспоминает ли о Боге, раскаивается ли потом. Сознает ли свои страсти. И, – конечно, играет роль все-таки, – каким именно страстям он поддается. Не все так категорично… Не было бы нашей работы, – как бы высшие устраивали проверки? А по мне так и скука была бы смертная… вот что…
– Да
– Об этом не сейчас… или вообще никогда. Если коротко: ты был не слишком умен с точки зрения… логики. Душа же твоя неглупа. Тебя не могли отнести никуда: и зла натворил, – по неведению; и, – сам погиб, пытаясь устранить последствия. У Высших это… приборы зашкалили… А вот мне ты подошел… Ты будешь познавать все практически с чистого листа, изначально. Теперь же… отправляйся в путь. Вернешься, – обсудим, – что ты сумеешь прочувствовать.
– Учитель, а где мы сейчас? Что это за место, и как я сюда вернусь?
– Обыкновенная старая церковь. Ничего особенного в ней нет; интереса для туристов не представляет. Стояла на отшибе села; затем города, – здесь теперь промышленный район, который тоже затем пришел в упадок… Дорога сюда заболочена; а сама церквушка никому не мешает, оттого и не снесли. Развалится, – не беда, – другую обитель найдем; это непринципиально… Вернешься… когда время истечет. Почувствуешь, или я призову. Пока будешь при деле, – будешь в теле… хех… вспомнишь, как это было. Но тело, конечно, будет чужим; мысли и чувства, – частично чужими; а ты будешь все ощущать…
Ну, лети… Ты же у нас дух; а мне-то и поспать нужно… Лети, родимый. В путь…
Он взмахнул рукой, и воздух заколебался, уплотнился, стал похож на вязкий туман… затем в нём возникло что-то вроде радужной ленты; подул сильный ветер, и лента выпрямилась, расширилась…
– Лети!
Дух пошевелился, подался в сторону радужной дороги… и его понесло по ней со скоростью ветра; разве что в ушах не засвистело, ибо ушей-то не было…
…
Он стоял посередине огромной сцены. Разноцветные лучи прожекторов вначале навели на мысль, что это продолжение радужного пути… Но нет. Теперь он твердо стоял на ногах, – настоящих, реальных ногах; чувствуя под ботинками твердость разноцветно-психоделического пола.
Впереди ревел зрительный зал; вокруг грохотала музыка; совсем рядом наяривали на гитарах и барабанах патлатые, затянутые в черную кожу музыканты, – потные и одуревшие; со звериным блеском в глазах, и фанатичными лицами… У него самого была черная гитара; на руках, – татуировки, на теле, – майка и кожаные штаны. И он… пел. Или орал. Что-то яростное про любовь и страсть; войну и социум. Орал, не думая о смысле; слова шли сами. Какое там… он еще "отдышаться" не успел. Таких песен он не помнил. Хотя помнил-ли он вообще какие-то песни? Быть может, если бы он пел что-то вроде "В траве сидел кузнечик", – ему и показалось бы это знакомым, но и то сомнительно… Да и бог с ним. Дело же не в песне. Хотя познавать нужно, разумеется всё; но важнее всего, – эмоции.
А они просто зашкаливали. С каждым аккордом, каждой выкрикнутой нотой, – он ощущал свое величие. Он управлял всеми этими… людишками по сравнению с ним. Перестань он играть, сбейся с ритма, – завопят,
Нравится ли? Да нет, это больше, чем нравится. Он вспомнил слово "драйв"; что оно означало, – он еще не знал, но, кажется, оно подходило лучше всего.
Когда концерт закончился, он, нетвердо держась на (настоящих!) ногах, прошел за кулисы… Люди; знакомые, и нет… Бритоголовая охрана. Чьи-то поздравления, восторги, прыжки, хлопанье по плечу, визг: "Ты – супер!". Он принимал все это вяло-снисходительно (а разве могло быть иначе? Разве он не больше сейчас всех этих людей; и в конце концов, – разве он не смертельно устал? Никакой вины, он имеет право… Это так… мельком пронеслось в голове.
Дальше будет пара скучноватых дней восстановления… Массажи, бассейн, свежевыжатый сок на подносе, и что-то покрепче – вечером; девочки… тоже будут. Все это приятные мелочи его жизни. А главное, – почти приступ панического страха, – на секундную заминку в памяти (видимо, присутствие чужеродного духа слегка замедлило работу мозга): О! послезавтра снова концерт… Выдох… Скоро… скоро опять это безумие; это выворачивание себя наизнанку; эти волны чужой энергетики, которые больше чем вино, чем секс; чем что-либо вообще. Это управление толпой… Ничто не имело смысла без этого чувства; можно пожертвовать всем, лишь бы снова и снова испытывать его.
Глава 2
Арсен
Мальчик сидел, забравшись с ногами на кровать, держась за холодную железную изогнутую спинку, и смотрел на дождь за окном. Опять он здесь. Мама уехала; быстро и нервно прижав его к груди на прощание, криво улыбнувшись, – она, как всегда, опаздывала на автобус, который привезет ее к поезду; а оттуда домой. Очень неудобно добираться до интерната, и обратно, – слишком уж отдаленный этот поселок. Зато интернат хороший. Насколько вообще может быть хорошим интернат, конечно.
Он знал, что это пройдет. Надо перетерпеть, и он втянется в школьный распорядок; ему снова станут интересны и друзья, и новые ребята, и занятия, и игрушки… Это сейчас он смотрит на дождь, и помнит мамино виновато – торопливое, жалостливое выражение при прощании… Голоса детей и воспитательницы слышатся как сквозь туман.
Это пройдет само, надо просто переждать; так было всегда… Но это уже нельзя не замечать:
– Арсен! Арсен! Арсений!
– громкость голоса Елены Дмитриевны нарастала, как звук приближающегося полицейского автомобиля с сиреной и мигалкой… Да, кстати, – где-то там папа в красивой форме; сейчас вот так едет на такой машине… помнит ли он, что обещал зайти в гости на каникулах, а не только к новому году? и подарить настоящий мобильный телефон, если Арсен будет хорошо учиться…