Булат Окуджава. Вся жизнь – в одной строке

Гизатулин Марат

Но если это всё-таки недостатки, то они у Гизатулина – продолжение достоинств, которых в книге намного больше.

Таков уж Гизатулин-рассказчик, что всё, что попадает в его поле зрения, оживает со своими хорошими и плохими, достойными уважения и смешными чертами. Чего-чего, а скучать читателю не придётся. А главное, чем отличается эта книга Марата Рустамовича от книг других авторов, писавших о юном и молодом Окуджаве, его творчестве, – она отличается полнотой изображаемого полотна, в котором нашлось место всем, кто так или иначе соприкасался с Булатом, – от его родного брата Виктора, его литературных приятелей до его учеников школ в Шамордине, Высокиничах, в Калуге. Каждый не просто мелькает в повествовании, но дан в развитии, показано, как распорядилась им судьба. А такие вещи и заставляют верить автору, который сделал в своей книге полемическое, на первый взгляд, заявление:

«Лирический герой художественного произведения, даже автобиографического, вовсе не обязан во всём совпадать со своим творцом. Однако, по собственным неоднократным заявлениям Булата Шалвовича, он всю жизнь писал о

себе, и именно поэтому все отклонения от действительности в его прозе представляют большой интерес для исследователей, поскольку почти всегда имеют какую-то вескую причину».

Булат засвидетельствовал однажды, что не только в прозе, но и в поэзии он пишет о себе. Помните:

У поэта соперника нетуни на улице и ни в судьбе.И когда он кричит всему свету,Это он не о вас – о себе.

Так что, с этой точки зрения, Гизатулин прав. Но запечатлевать «отклонения от действительности», выяснять, почему творец от неё отклонился, можно только вживаясь в его образ. А таким умением Гизатулин владеет отменно. Он совсем не красного словца ради написал почти в самом конце этой книги, заканчивая воистину захватывающий рассказ об альманахе «Тарусские страницы»: «Может быть, я как калужанин – а я за последние двадцать лет так Калугой заболел, что и сам себя теперь калужанином ощущаю…» Восстанавливая «отклонения», показывая, как было на самом деле, выясняя, почему «отклонялся» от действительности в том или ином эпизоде повествования писатель, Гизатулин ни с кем не полемизирует. Он сформулировал свой метод художественного письма, своё умение заинтересовать читателя тем, по поводу чего и сам испытал «большой интерес».

Что ж, в этом смысле Гизатулин остался верен себе. Мне обидно, что этот незаурядный писатель почти не замечен современной критикой. А ведь умением держать читателя в напряжении на протяжении большого повествования Марат Гизатулин превосходит многих обласканных нынешними критиками писателей, многих лауреатов престижных писательских премий. Мне кажется, происходит это потому, что Марат Рустамович обходит стороной литературные журналы, на которые в основном ориентируются литературные критики, издатели и члены жюри различных литературных премий.

Зря обходит стороной? Может, и зря. Хотя это не говорит о равнодушии писателя к признанию читателей и критики. На мой взгляд, Гизатулин давно завоевал своё место под литературным солнцем. И книга, которую сейчас держит в руках читатель, – верное тому доказательство.

Геннадий Красухин,доктор филологических наук, профессорКак карусель, весь шар земной,как синий снежный ком.Пируют боги надо мной —Я с ними не знаком.Я словно бабочка. Точь-в-точь.А где-то в вышинепируют боги день и ночь,всё знают обо мне.И однотомник Бытиялистают пред собой…Хожу по тем страничкам я.Весёлый и слепой.Меня невзгоды крепко бьют,меня тревоги гнут,а боги видят, боги пьюти глазом не моргнут.Меня в окопы годы мчат,а я не вижу: слеп.А боги видят, но молчати только машут вслед.Им всё известно до конца:вся жизнь – в одной строке.И птичка моего свинцадрожит у них в руке.Им распознать немудрено,где лучший день из дней,и сколько лет мне быть должнов день гибели моей.И

сколько мне пером скрипеть,и сколько вёрст ползти,и как я должен прохрипетьпоследнее прости.Ах, мне бы книгу Бытия —я знал бы жребий свой!..Но им такой вот нужен я —весёлый и слепой.Булат Окуджава, 9 мая 1961 г.(публикуется впервые) [1]

1

В 1998 году во время пребывания в Петербурге я побывал в гостях у Ирины Васильевны Живописцевой, сестры первой жены Булата Окуджавы. Она щедро поделилась со мной своим архивом. Там и был обнаружен автограф этого стихотворения.

По Смоленской дороге

Глава 1. Шамордино (1950–1951)

Как ты там поживаешь над рекой Серёной,карасями заселённой,облаками засорённой?Как ты там поживаешь в своём скворешнике,примостившемся на берегу,где полки молодого орешникана бегуизогнулись в дугу…

Весной 1950 года Булат Окуджава заканчивал учёбу в Тбилисском государственном университете. Вместе с ним училась и его жена Галя Смольянинова. Подходило время распределения, и к этому моменту молодые твёрдо знали, что они хотят работать только в России. Тому были особые причины.

1.

Вот что Булат Шалвович рассказывал в 1992 году о том, как попал в калужскую глубинку:

Пришло в университет требование на определённое количество преподавателей в российские школы. А я сам просил распределить меня в Россию, потому что родился в Москве, родной язык – русский, оставаться в Грузии мне не хотелось, а хотелось быть поближе к Москве, которой я был лишён… [2]

Конечно, в детстве его часто привозили в Тбилиси к родственникам, в основном летом, и там он слышал грузинскую речь от родных и просто на улице, и даже как-то научился говорить, но именно как-то, а этого недостаточно грузину, чтобы чувствовать себя уютно в Грузии. Тем более что карьерные устремления его лежали всё-таки в области профессиональной литературы, а писать он мог только на русском. У него даже был опыт публикаций в русскоязычной газете в Тбилиси, но уже давно, в начале учёбы в университете, да и несерьёзно – всего лишь в газете Закавказского военного округа.

2

Окуджава Б. Куда поступал Онегин / Интервью брала И. Ришина // Первое сентября. 1992. 17 окт. С. 3.

К тому же в Москве жили некоторые тбилисские друзья, молодые литераторы, уехавшие сразу после войны учиться в Литературный институт и в ГИТИС и теперь уже делающие первые творческие шаги в столице.

Сам Булат после того, как были арестованы родители и отняты комнаты в арбатской коммуналке, о столице не мог и мечтать, но в России оставалась возможность работать в какой-нибудь области поближе, чтобы хоть иногда бывать в Москве – городе его детских воспоминаний. Там был его родной Арбат, там жили немногочисленные уцелевшие после войны друзья. Там, у Павелецкого вокзала на улице Валовой, жила родная тётя Маня, сестра отца.

Но кроме этих соображений существовало ещё одно.

В 1948 году, в самом конце третьего курса, случилось несчастье. Нескольких знакомых Булата арестовали по обвинению в участии в подпольной антисоветской организации. Двое из них, Александр Цыбулевский и Лев Софианиди, ближайшие его друзья, учились с ним вместе и тоже писали стихи. Они и Алексей Силин, ещё один начинающий поэт, учившийся в их группе, часто собирались у Булата дома, читали стихи – свои и чужие, обсуждали их, разбирали, спорили…

И вот двое из этих троих оказались членами антисоветской организации! Теперь, когда каждому школьнику известно, как мог человек пострадать в те времена просто за безобидный анекдот, неудачно рассказанный в кругу даже близких людей, или за пшеничный колосок, подобранный на дороге вдоль колхозного поля, это может показаться удивительным, но организация такая действительно существовала. И название её не оставляло сомнений в серьёзности намерений: «Смерть Берия!»

Правда, организация с таким благозвучным названием прекратила своё существование ещё в 1946 году, и ни Александр Цыбулевский, ни Лев Софианиди никогда не были её участниками. Но одна из активнейших членов этой тайной организации Коммунелла (Элла) Маркман дружила с ними. Она посвятила Лёву Софианиди в эту тайну много позже, даже после того, как у одного из бывших членов уже не существующей организации не выдержали нервы и он пошёл куда следует и донёс.