Бунт Хаус
Шрифт:
— Это та часть, где ты снова осуждаешь меня и делаешь предположения о том, что я собираюсь делать? — стреляет он в ответ.
Боже, я слишком устала для таких игр. Я почти не спала прошлой ночью, и после пробежки сегодня утром, когда я вбивала себя в землю еще до того, как даже рассвело, я на последнем издыхании. Закатив глаза к небу, я откидываюсь на спинку стула с жесткой спинкой.
— Я могу тебе чем-нибудь помочь, Рэн?
Мое неверное, обманчивое сердце отбойным молотком стучит под ребрами, когда он перестает улыбаться, пригвоздив меня своим жестким зеленым взглядом. Нормальные люди не смотрят
— Ты можешь начать с того, что ты имела в виду под «что бы это ни было».
— Черт возьми. Я не знаю! Я ничего такого не имела в виду. Это был неуместный комментарий, ясно? Не волнуйся, я не жду, что ты сейчас объявишь меня своей девушкой.
Рэн откидывает голову назад и смеется. В библиотеке, где царит гробовая тишина, он откидывает назад свою красивую гребаную голову и смеется. Суровое «Тсссссссссс!» эхом разносится по комнате, и ужасный жар ползет вверх по моей шее. Было достаточно плохо, когда только несколько других студентов, работающих за партами, заметили появление Рэна. Теперь все в этом месте знают, что он здесь, и что я только что сказала что-то, что он нашел откровенно смешным.
— Может, ты и не догадалась, но я точно знаю, что это такое, Элоди, — говорит Рэн, и его смех замирает на губах. — Если ты когда-нибудь наберешься храбрости и захочешь узнать, то все, что тебе нужно сделать, это спросить. Ты же знаешь, что я буду непоколебимо честен.
— О да. Я всегда могу положиться на твою непоколебимую честность.
Интересно, каково будет наказание за пощечину другому студенту? Если бы мы были в художественном зале, или в кабинете Фитца, или в столовой, я могла бы сделать это и выяснить, но не здесь. Я бы не посмела рисковать своим библиотечным билетом.
Губительная ухмылка появляется на губах Рэна. Этот порочный изгиб его губ абсолютно мучителен. Когда я вижу его, все, о чем я могу думать — это жар его губ, когда он целовал меня на том одеяле. Запах свежей сосны, соленого воздуха и полузабытых пляжей в его волосах, когда он наклонился, чтобы прижаться своим ртом к моей шее…
— Это та часть, где ты рассказываешь мне, как взволнована предстоящей встречей сегодня вечером? — спрашивает он.
Я игнорирую этот вопрос.
— Ты серьезно собираешься рисковать тем, что Карина вернется сюда и увидит нас вместе?
Рэн смотрит на меня так, словно я говорю на другом языке, и все, что я бормочу, не имеет никакого смысла.
— Прости, малышка Эль. Я не знаю, что сделал, чтобы поддержать эту веру в то, что мне не плевать, что думает Карина Мендоса о чем-либо, но позволь мне прояснить это. Мне все равно, если Карина вернется и обнаружит меня, сидящим в этом кресле. Мне все равно, даже если она узнает, что я хочу тебя. Мне плевать, если она узнает, что вчера вечером я засунул свой язык тебе в глотку и ты сделала мой член тверже, чем он был за два гребаных года.
Вау.
Я смотрю на свои руки, мои щеки пылают как сумасшедшие.
— О, Элоди, — задыхаясь, шепчет Рэн. — Тебе не нравится это слышать? Что ты сделала мой член твердым? Или... тебе слишком нравится слышать это?
— Ради бога, пожалуйста, не говори таких вещей на людях.
Я
Рэн скользит рукой по столу, ладонью вверх, его пальцы согнуты к потолку, взгляд яростный и напряженный.
— Ты ведь знаешь, как сводишь меня с ума, малышка Эль? Ты же знаешь, что мое тело больше не принадлежит мне. Я чертовски жажду тебя. И мне действительно наплевать, кто об этом знает.
Рэн смотрит на свою руку, лежащую между нами на лакированной поверхности стола. Ясно, что это какой-то тест. Он ждет, когда я протяну руку и возьму его за руку. Понятия не имею, какова его конечная цель, но это похоже на ловушку, и если я возьму его за руку, то подвергну себя опасности. Я прослеживаю за его взглядом, смотрю на линии его ладони, очень сильно желая протянуть руку и провести по ним кончиками пальцев, чтобы почувствовать тепло и шероховатость его кожи…
— Я знаю, о чем ты думаешь, — шепчет он.
Оцепенение. Я так чертовски оцепенела. Не чувствую ничего, кроме собственного бурлящего страха. Это невозможно не чувствовать.
— Знаешь?
Голос Рэна мягок, как шелк, и тих, как снег, падающий зимой.
— Да. И я клянусь, что ты ошибаешься. Это не какое-то пари между мной и другими парнями. Я не заключал пари на то, что тебе будет не безразлично, буду я жить или умру. Я не пытаюсь заставить тебя чувствовать ко мне что-то такое, чего ты не должна чувствовать, просто для моего собственного развлечения…
— Но ведь именно этого ты и хотел, верно? Когда я только приехала сюда, ты решил, что я стану твоей следующей игрушкой. Ты хотел сделать мне больно, и ты собирался улыбаться, делая это. Я видела это в твоих глазах.
— И что ты видишь в них теперь? — Я почти не слышу слов, они такие тихие.
Боже. Пожалуйста, Элоди, не смотри ему в глаза. Не делай этого, черт возьми.
Мое дыхание застревает в горле; должно быть, оно застряло там на некоторое время, потому что мои легкие начинают гореть. Я ничего не могу с собой поделать. И я делаю это. Я смотрю на него, прямо в глаза, и мне кажется, что меня ранили в грудь, холодное, ползущее ощущение распространяется от моего солнечного сплетения. У него ясные глаза. Я не вижу в них никакого обмана. Вижу много гордости и целую кучу эго, но я также вижу самый слабый, очень слабый проблеск надежды.
Я не могу больше выносить растущее между нами давление, отворачиваюсь и смотрю в окно. Рэн сжимает свою руку в кулак и отводит ее назад через стол.
— Это та часть, где ты сейчас уходишь? — угрюмо спрашиваю я.
— Да. Это та часть, где я ухожу. — Он встает, проводя обеими руками по волосам—жест чистого разочарования. — Я пришел сказать тебе, что оставил кое-что у твоей двери, малышка Эль. Я думал зайти внутрь и положить это у твоей кровати, но мы оба знаем, как ты относишься к людям, которые вламываются в твою комнату, верно?