Бунт при Бетельгейзе
Шрифт:
На самом деле, конечно, у Эдика имелись тайники разных местах — и в камере, и в пещере, где коски гуляли. С собой носить двадцать тысяч наличными в не самых крупных купюрах было бы затруднительно.
— Поторапливайся!
— Спешу, даже падаю! Не наседайте на инвалида!
Эдвард поднялся с койки, побрел по коридору. Эх, хоть и спрятал пять тысяч, три — всё равно много. Отберет Козлов. Душа чувствовала, что отберет.
Начальник тюрьмы встретил Эдика в приподнятом настроении.
— Принес денежки? — поинтересовался он.
Эдик тоскливо огляделся. Кабинет начальника колонии
«На первый взгляд, Козлов только и делает, что вкалывает, — подумал Эдик. — Тоже мне скромник. Не надо ему, видите ли, никаких особых благ. А сам, вместо того чтобы заниматься своей непосредственной работой — следить за вертухаями и косками — качает денежки. Колония для него — прибыльное предприятие, призванное обеспечить безбедную старость. Кабинет задуман таким специально, чтобы продемонстрировать высшим чинам, наблюдающим его по видеофону и во время ревизий, что Козлов — человек бескорыстный, преданный своему делу. Отдыхает он, разумеется, в каком-нибудь другом месте. Например, в тропическом поясе Баранбау. Там у него, скорее всего и особняк нехилый построен, и яхта не из дешевых имеется. Ну, может, и не особняк, а так — небольшой уютный домик на морском берегу. И реактивный катер.»
— Двести сорок восемь рублей, как мы и договаривались, — объявил Цитрус, вынимая из кармана купюры.
— Что это за сумма? — нахмурился Козлов.
— Восемьдесят процентов от моего дохода…
— Всего ты, стало быть, заработал за эту неделю триста десять рублей? — со скоростью калькулятора на «вечных» плутониевых батарейках высчитал Козлов.
— Именно так. Триста девять, если быть точным. Я округлил.
— Вот и хорошо. Отношения наши тоже нужно округлить, Цитрус.
— Это как? — испугался Эдик.
— А так, — нахмурился Козлов, доставая из-под стола резиновую дубинку и помахивая ею в воздухе. — Заплатишь за два месяца вперед. Мне деньги нужны. Сколько это будет? Двести сорок восемь, да на девять недель…
— Почему на девять?
— Потому что в двух месяцах и есть почти девять недель! — рявкнул Козлов. — Не перебивай меня! Стало быть, двести сорок восемь умножить на девять — итого две тысячи двести тридцать два рубля. Ты еще и в прибыли останешься, Цитрус! Если заработаешь больше, всё тебе пойдет!
— Но у меня нет столько денег! — взвыл Эдик.
Козлов, казалось, даже не давал никакой команды, но из-за ширмы появились два дюжих охранника. Они схватили коска за ноги и перевернули вниз головой.
— Пытки запрещены! Я буду жаловаться! У вас в кабинете установлена прокурорская камера слежения! — завизжал Эдвард.
— Делать прокурору
— Нет. Я подам жалобу, если вы станете меня бить!
— Да ну… Если мы начнем тебя бить по-настоящему, ты проглотишь язык и уже никогда ничего никому не расскажешь. А если не проглотишь — поймешь, что лучше не портить отношения с теми, кто стоит выше тебя на социальной лестнице. Я вот стою выше. И даже хочу немного подтянуть тебя. Позволить подняться на пару замшелых, скользких, политых помоями ступенек на самом низу… Дать тебе заработать денег.
«С чего такая щедрость? — промелькнула в мозгу Цитруса паническая мысль. — Доброта по отношению к коскам… Вольные торговцы — это совсем нехорошо. Повысятся денежные котировки. Ставки упадут. Да и Тушканчику будет не так просто спекулировать тем, что я вымениваю у охранников…»
Между тем один из тюремщиков, продолжая одной рукой держать его за ногу, другой обшарил карманы и предъявил Козлову пачку купюр. Начальник тюрьмы схватил находку своего подчиненного, на глаз оценил сумму и прошипел:
— Стало быть, нет денег?! Хорошо ловчишь, Цитрус! А я-то думал со снисхождением к тебе отнестись!
— Это всё, что у меня есть, — прохрипел Эдик. — Всё, что я заработал в своей никчемной жизни!
— Конечно, всё… Тут тысячи три. А ты мне компостируешь мозги уже несколько месяцев. Рассказываешь, как тяжело тебе живется. Вот переведу тебя на порожняк, в общую камеру — посмотрим, как взвоешь на питательных пайках и баланде!
— Возьмите всё, — скорбно согласился Цитрус. Охранники, наконец, вернули его в нормальное положение — то есть поставили на ноги, — но вряд ли это сулило ему что-то хорошее.
— Возьму непременно, — кивнул Козлов. — Рассказывай, где еще заныкал денежки? Ведь не всю же наличность ты с собой в карманах таскаешь! Никогда в это не поверю!
— Всю!
— Признавайся!
— Больше денег нет! — объявил Эдик. — Ни копейки! Всё, что нажито непосильным трудом, скоплено на свободе, завещано покойными друзьями, здесь…
— Ах, нет у тебя ничего… Стукалов, дай-ка ему по почкам. Легонько так, но чувствительно. Как ты умеешь.
Охранник помял дубинку в кулаках и засветил Цитрусу по спине. Тот только хрюкнул сдавленно и упал на пол.
— Понравилось? — поинтересовался начальник колонии. — Так как насчет денег?
— Нет денег! — прохрипел Эдик с пола. — Нету, и всё! А если ты меня убьешь, совсем ничего не получишь.
— Кто тут говорит об убийстве? — удивился Козлов. — Я просто хочу тебе разумности добавить. И язык чуть укоротить не помешает. Есть у меня подозрение, что ты меня обманываешь, Цитрус. Даже не подозрение, а почти твердая уверенность. Подтвержденная показаниями свидетелей. Вот так-то.