Бунт женщин
Шрифт:
Только бы Инна не вернулась, и никто не позвонил бы! Мне нужно заниматься.
Инна — дома. Она сидит в кухне и плачет. Туся спит.
Едва вхожу, Инна говорит:
— Ни на один вопрос я не могу ответить. Из чего облака? Куда уходит, откуда приходит солнце? Почему вода даёт жить рыбам, а люди жить в воде не могут? Мы ехали в лагерь на катере по речке…
— Тебе надо учиться.
— Как я теперь пойду учиться? С кем я буду оставлять детей?
— Руслана обещала поговорить с пенсионерками. А учиться можно и дома — читать книги,
— Ты что такая злая?
— Мне нужно заниматься.
— А я мешаю? Не буду, Поля. Прости меня. Ты мне давно говорила — надо учиться. Я думала, зачем? Сыты дети, и ладно. Откуда я знала, что это такой ужас — чувствовать себя дурой каждую минуту? Иди занимайся, а я сейчас приготовлю еду. Если останется время, сяду читать. Только ты давай мне книжки, только ты мне объясняй. Ты — счастливая — умная.
— И ты — умная. Только не развитая. — Иду к своим учебникам, но длинный день шумит дождём в голове, и я ничего не понимаю.
Совсем немного удаётся позаниматься.
— Здравствуй! — на пороге комнаты мама. — Инна говорит, ты чем-то расстроена.
Я рассказываю маме весь свой день.
Мама прожарена солнцем пришкольного участка. Нос и щёки шелушатся от загара. И руки — коричневые. Лицо припорошено пылью — мама не успела принять душ.
— И что ты ответила Леониде? — спрашивает наконец мама.
— Я ненавижу лесбийскую любовь. Я не хочу жить в глухомани. Я хочу жить с тобой в этом Городе и когда-нибудь выйти замуж нормально, за мужчину, и родить ребёнка.
— Ну, и что ты тогда так расстроилась? Выброси из головы и думай о чём-нибудь приятном.
— Как я могу думать о чём-нибудь приятном, если никак не получается добраться до книжек, я провалю экзамены. При Инне заниматься невозможно, она требует постоянного внимания, как Зина.
— Судя по твоим словам, квартира уже есть, и Инна скоро переедет.
— Как же есть? А где взять деньги на лишние метры? Пусть Яков предложил рассрочку, где возьмём лишние двести каждый месяц?
— Я отдам всё, что у меня есть!
— Нет, мама, пожалуйста. Ты не знаешь своего будущего. Сегодня астма уснула, а что будет завтра? Сколько может уйти на докторов? Сможешь ты всегда работать? Ради Бога, нет! Инна — прорва. Сама подумай. Деньги никогда к тебе не вернутся. А потом, если ты думаешь, что с переездом мы освободимся от Инны… наоборот, нам станет ещё тяжелее, когда будем жить в разных квартирах.
— Ты, как всегда, права. Откуда ты такая выросла рациональная?
— Математика меня вскормила.
— Мне кажется, ты — голодная, пойдём поедим, а потом я уведу Инну с Тусей из дома. И вообще перестань думать о её проблемах, думай только об экзаменах. И о Леониде забудь. Зачем тебе это? Да и она прекрасно справится без тебя.
В эхе маминых слов вспоминаю о звонке Ангелины Сысоевны.
Но что-то удерживает меня, и я не говорю маме о том, что Ангелина Сысоевна звонила.
Глава
Вероника впала в нашу жизнь — снопом света.
Слово «карма» в её тёплом голосе не пугает, хотя и означает — «возмездие». Карму человек может растопить сам. Так просто — распластай себя, пришпиль к полу в неподвижность и рассмотри себя, в себе открой причины своих бед и — бегства из Прошлого. Опусти руки в тёплый пепел Прошлого и развей его по воде.
Вероника говорит и вдруг замолчит и смотрит в пространство. Что видит? Почему улыбается и плачет одновременно? Вот она сидит с нами за ужином, словно птица на ветке, и я никак не могу удержать её тут, мне кажется, она сейчас исчезнет в своей никому не ведомой стране. Она не произносит слова «дух», она вообще громких слов не произносит, и нет многозначительности в её голосе, одно удивление, когда она говорит о карме или реинкарнации.
«Что с тобой? — хочу я спросить её порой. — Почему ты печалишься? Потому что знаешь то, чего не знаем мы и что очень грустно? Тебе открыто то, что закрыто всем остальным?»
«Не печалься, — хочу сказать ей. — Ещё минута, и я тоже пойму то, что знаешь ты».
Вероника говорит о том, как часто она видит себя сверху.
Тайна рассыпана пылью и духотой исходящего июньского дня.
— Что вы так побледнели? — Вероника встаёт и опускает ладони в пену маминых волос. — Я вас обидела? Я сказала что-нибудь не то?
Мама осторожно отводит Вероникины руки, встаёт, начинает делать бесконечные кухонные дела.
Вечер за вечером… Вероника рассказывает о Рерихе, о Блаватской, о Клизовском, иногда цитирует их:
«Абсолют есть Отец и Мать одновременно»,
«Мы можем расширить нашу жизнь до сотрудничества с космической жизнью, обладая столь высоким и светлым Учением, как Учение Христа, или сузить её до удовлетворения потребностей своей низшей природы»,
«Истинный смысл жизни может заключаться лишь в том, что само по себе вечно и никогда не погибает»,
«Только один путь — путь духовного совершенствования»…
«Творящему добро — воздаяние, творящему зло — наказание».
— Как же надо жить? — спрашивает мама.
— Как вы живёте. Разве вы не спасаете Инну? Разве вы не помогаете дочери? Разве вы не трудитесь с утра до ночи? Разве вы таите на кого-нибудь зло? Разве в вас есть зависть и эгоизм?
Вероника — молодой побег в старой листве.
Помню, Вероника говорит после женского собрания Руслане:
— Чего ты чванишься? Почему стремишься закричать мои слова? Разве я твоя соперница? Я — это тоже ты. И она, понимаешь, тоже ты. — Вероника смотрит на женщину, стоящую у выхода. — Зайду в её шкуру, выгляну из неё и всё понимаю. Пожалуйста, Руслана, оттай. Зачем тебе давить на людей, зачем тебе так нужно уничтожать мужчин? Экстремизм во все времена — гибель для окружающих и для живой жизни.