Бунт женщин
Шрифт:
Торт был готов через два часа. Он занял полстола.
— Зачем нам такой большой? — спросил её Голик.
— Сегодня у тебя такой день. Праздник.
— Праздник чего?
— Искупления.
— Я ничего плохого, никому не сделал.
— Не твоего искупления.
— Ты говоришь загадками, а я не могу разгадать их.
— Мои загадки отгадать несложно. Скоро отгадаешь. Пойдём-ка с тобой гулять. У нас ещё много времени.
— Времени до чего?
— До искупления.
— А куда мы пойдём?
— Есть выбор. Можем пойти к реке. Замёрзли боковые
Он пожал плечами:
— Куда ты…
— Э нет, так не пойдёт. Реши для себя, куда хочешь ты. Сегодня твой день.
Где она, а где её бабушка с таким привычным — «Э нет, так не пойдёт»? Может, она превращается в бабушку? Бабушка не подавляла её, говорила: «Ощути себя, своё «я», свои «хочу». И она повторяет бабушкино брату: «Ощути себя, своё «я», свои «хочу».
Они идут к реке. И на заснеженной кромке берега, над пропастью черноты Голик кричит ей тонким голосом:
— Зачем ты меня мучаешь? Почему всё время подставляешь плечо? Кто тебе велел пропускать школу? Ты что, всю жизнь будешь за меня жить? Я устал от тебя!
Она пятится к дороге с несущимися машинами. У него лицо съехало в одну сторону, лишь кричащий рот и малиновые пятна щёк.
— Ты не даёшь мне ушибиться, ушибаешься за меня. Ты не даёшь мне узнать хоть каплю того, что — вокруг. Я не умею с людьми, я боюсь людей. Стой! — кричит он истошно и, схватив за руку, выволакивает ее из-под заскрежетавшей машины на снежную кромку берега. И под мат шофёра говорит: — Прости меня, Ника! — Он плачет, как плакал грудной, захлебываясь, дрожа, и больно тянет её руку вниз, чтобы она привычно склонилась к нему.
И она склоняется — снова пить за него его обиду, но наждачная бумага его крика сдирает в ней нутро, и саднят раны.
— Ты ни при чём, — плачет Голик. — Прости меня.
В тот час она не удивилась взрослости формулировок и анализа, проведённого братом, она не поняла, не осознала в тот час, что случилось. Осознала потом, когда один за другим входили обидчики в дом — есть ореховый торт. У неё отняли игрушку, совершенную по природе, которую она создавала в соответствии со своими идеалами. Слепота. Что надо Голику? Она не знает. Она знает, что надо ей: она скучает о бабке и им спасается. Бабкой приучена — всё для неё. Голик — для неё. Свет, вечная жизнь — игра, в которую они с бабкой играли. Но они с Голиком должны сначала прожить жизнь здесь, сейчас. При чём тут вечная жизнь, когда сейчас отморожен нос, когда на тебя сейчас накричал Голик?!
Различные комнаты. Пора определить свой путь и освободить Голика от себя. Он — под прессом. Его бунт непонятен ему самому. Не к тому моменту. Он прорывается быть самим собой. Задушила любовью. Подавила насилием.
— Ты что, заболел?
— Ты сам пёк торт?
Голик отступает в гостиную.
Его никто не собирается бить. К нему пришли разговаривать. Кинуться на помощь? Найти общую тему? До реки она влезла бы помогать, но сейчас… она
— Эй, ты неровно режешь, дай мне.
— Чашек не хватит!
Сколько их пришло есть торт?
Какое сейчас лицо у Голика?
Это его жизнь. У них разные комнаты, разные оболочки, разные начинки. И она — одна. Бабка бросила её, и Голик — не взамен, Голик — сам по себе. Пуповина разорвана. Он что-то рассказывает?
Что?
Она подходит к двери своей комнаты, чуть приоткрывает её.
— По костям восстановили тело динозавра и определили, сколько веков назад он жил.
— Слабо! Как это «по костям»?
Он может прекрасно жить без неё.
«Дура, не реви!» — приказывает себе.
Она идёт к своему окну, в котором очень старая липа. Как ей удалось выжить в центре города, в режиме вечной стройки? Сейчас почти без листьев.
— Почему ты не идёшь к нам?
Извиняющаяся поза, выпяченные в обиде губы, а в глазах — по свечке, отклоняющейся то чуть влево, то чуть вправо. Свечку зажгла она. В своей комнате бабушка ставила свечку в праздник. Бабушка ставила свечку в день поминовения родителей. Свечка чуть колышется. Голик даже подрос за эти два часа, что ребята орут ему свою дружбу.
«Я иду к вам», — хочет сказать ему Вероника, а лезет противное:
— Уроков много.
— Ты вчера сделала уроки на сегодня, а сегодняшних у тебя нет.
И она идёт.
Никто не благодарит её за торт. Её едва замечают. Ребята орут:
— Ты бил пенальти? Я бил! Эти ворота скошены в одну сторону. Покажу! Был бы гол!
— Я съехал семь раз с горы без палок и не шмякнулся. А тебе слабо.
Зовут его Рыба. Он плавает часто, когда его вызывают отвечать. Но, похоже, ребятам всё равно, как он учится, он без палок — с горы!
Торт съеден до крошки. Мальчиков двенадцать. Голик — тринадцатый.
— Ты обещал рассказать про Геракла.
Голос Голика звонок, дразнит её, свечки и здесь, в гостиной, где нет зажжённой ею свечки, языки пламени заливают всю радужку брата, колышутся.
— Он совершил много подвигов. В одном из городов…
Язык — не её. Интонации — не её. Он вывернулся из-под её опеки!
Он пришёл к ней в комнату, когда родители ушли спать.
— Во-первых, хочу сказать тебе спасибо — за торт. Не за торт, за ребят. Они совсем не такие, как я думал, завтра я пойду в школу. Во-вторых, всё, что я кричал тебе, — враньё. Не плачь, я не могу, когда ты плачешь.
Ему не девять, ему — сто лет. Когда он вырос? Когда перерос её?
Он много читает. Но она знает книжки, которые он читает. Как, когда он узнал то, чего не знает она?
— Не бросай меня. Не я кричал. Надо мной издевались…
— Почему же ты не сказал мне? Почему же ты сегодня стал разговаривать с ними?
— Они думали, я — слабый, меня можно бить. Они поняли, нельзя. Я — сильный, потому что ты. Только не брось меня.
Он прилёг с ней рядом, обхватил её за шею и не шевельнулся больше. Сколько прошло: час, два, ночь?