Бунт женщин
Шрифт:
Мама вызывает Виктору такси и даёт деньги:
— Не спорь, пожалуйста, считай, я теперь тебе мать, ты должен слушаться меня. В шесть тридцать у нас ужин, ждём.
Мы с мамой провожаем Виктора до такси.
— Спасибо, — говорю я, но за что, сама не знаю: за то, что привёз нам вещи, или за то, что приехал?
Как может Вероника продолжать верить в высшую справедливость, если ни с того ни с сего погибает совсем ещё молодой, явно безгрешный человек? За прошлые жизни наказан? Но что такое прошлые жизни? Что
— Мы пойдём сегодня в зоопарк? — звонкий голос Туси.
В отличие от Зины, она не вмешивается во взрослую жизнь и не привлекает к себе наше внимание. Поэтому её неожиданный голосок поворачивает нас всех к ней.
— Почему ты хочешь опять в зоопарк? — недоумённо спрашивает Инна. — Мы же совсем недавно были там.
— Давай принесём оттуда тёте Веронике лошадку. Помнишь, она говорила, она любит лошадок? Маленькую такую…
— Пони? — машинально говорит Инна и, всхлипнув, выбегает из кухни.
А я поднимаю Тусю и прижимаю её к себе:
— Как я хочу… с тобой вместе… в зоопарк!
Она стирает у меня со щёк слёзы. Смотрит на маму:
— Бабушка, ты тоже плачешь? Что я такого сказала? Все плачут, как дети.
Её тельце ничего не весит.
— Я пойду с тобой в зоопарк, — говорит мама. — К сожалению, лошадку мы там купить не сможем. Но, если бы даже и смогли, не получилось бы привести её к Веронике, потому что лошадке плохо жить в городской квартире: травы нет и нет возможности бегать.
Вероника
Вероника помнит себя с трёх лет.
— Расскажи, что тебе сегодня приснилось?
— Придумай к слову «бежать» много слов с этим корнем.
— Закрой глаза и представь себе голубой город. Дома, люди, фонари и лужи… — всё голубое.
— Почему, бабушка, лужи?
— О, лужи — это не просто лужи, это посланцы океана, моря. Ты видишь себя в луже? А кто поит птиц и растит комаров? И это вовсе не главное. Ну-ка, идём. Одевайся-ка. Ты сейчас увидишь в луже своё будущее. Ну-ка, потопали.
Вероника своей бабушке — до пояса. Сама от горшка два вершка, а сознаёт — бабушка у неё маленького роста, всё равно что ребёнок. И глаза — как у ребёнка.
Бабушка взрастила её на воображении:
— Есть не то, что ты видишь вокруг, а то, что ты видишь в себе. Скалу видишь, розовую от солнца? Закрой глаза, увидишь. Ты на её вершине. Устройся поудобнее. На тебя льётся сверху свет, он поможет видеть. Тебе надо увидеть много всего. Не бойся. Не думай, что ты одна на скале. С тобой и я, и мама с папой, и корабли, видишь, плывут вдалеке, и рыбы, видишь, вылетают из воды, вспыхивают и пролетают сквозь воду — ко дну. И птицы с тобой — кричат тебе. Что кричат? Ну-ка, напрягись,
Бабушка что-то делала с ней — растворяла в воде и в воздухе, замешивала снова, прочищала в ней какие-то каналы, по которым начинал бежать огонь.
Бабушку убили в день, когда должны были привезти из роддома только что народившегося мальчика. Бабушка бежала к ним по широкому тротуару познакомиться с внуком. Её вмазал в стену «Мерседес». Пьяный юнец буквально вывалился из машины и, сидя на тротуаре, стал громко кричать: «Спасите меня».
Бабушка не мучилась, она умерла сразу.
Молодая, лёгкая, совсем ребёнок, она жила бы и жила.
У мамы пропало молоко, стал дрожать правый глаз, словно мама всё время подмигивает.
Брат плакал и ночью, и днём. Он пытался вырваться из пелёнок, которыми мама туго пеленала его. Когда мама уходила на кухню, Вероника разворачивала пелёнки, одну за другой снимала их с брата, как листья с капустного кочана. И, голый, брат замолкал, начинал дрыгать ногами и улыбаться.
— Голик! Слушай, я расскажу тебе… — Она пыталась повторить бабушкин голос, бабушкины интонации, бабушкин взгляд.
Голик смотрел на неё и слушал.
Приходила из кухни мама с вечной бутылкой тёплого молока, и Вероника замолкала. Что, если мама закричит снова, как закричала, когда узнала о смерти бабушки?
Мама начинала снова запелёнывать Голика, недоумевая, как это она забыла запеленать его в прошлый раз. Запеленав, вкладывала ему в рот бутылку с молоком.
Голик смотрел не на маму, на Веронику.
«Мама, хочешь, я покормлю?» — хотела спросить и не спрашивала — мамин глаз перестаёт подмигивать, когда она кормит Голика.
Мама не может не работать. Она — начальник лаборатории. И занимается важным делом — изучением крови. Каждый день у неё новый эксперимент, и она должна сидеть целыми днями над микроскопом.
— Мама, не отдавай меня в детский сад, я буду кормить Голика, и играть с ним, и вывозить коляску на балкон. Бабушка… — она споткнулась на слове, закончила: — говорила, в старину становились няньками с шести лет.
— Ты сама ещё ребёнок, тебе самой ещё нужно играть в свои игры и гулять со сверстниками.
— Вот и нет. Мне нужно читать книжки, мне нужно быть с Голиком. Не бойся, мама, попробуй.
Мама попробовала. Оставила шесть бутылок с молоком, шесть сменных пелёнок.
В это утро Голик, как обычно, проснулся в восемь — едва за родителями хлопнула дверь.
— Вот и хорошо, вот и здравствуй, — запела Вероника бабушкиным голосом. — Сначала умоемся. Ты не думай, я тебя не оболью, я осторожно, — выпевала она бабушкины интонации и повторяла движения — обтирала влажным полотенцем Голика, как когда-то её обтирала бабушка.