Бунт
Шрифт:
— В моем колледже нет такой специальности.
— Тогда, возможно, ты не в том колледже.
Когда он смотрит мне в глаза, я грызу губу, задаваясь вопросом, прав ли он, и пытаясь сильно об этом не думать.
— Думаю, в городе есть колледж дизайна. Ты должна подать заявление…
— Знаешь, что я думаю? — спрашиваю я, и он улыбается мне в ответ, так как знает, что я скажу что-то умное. — Думаю, ты слишком много думаешь.
Джоэль хихикает.
— Также я думал о том, что нарисовать тебе на день рождения. Мне позволено думать об этом?
— Еще целый месяц
Если бы он только и думал о том, чтобы покупать мне подарки, наш союз был бы заключен на небесах.
— Какой рисунок ты от меня хочешь?
— Не знаю... что-то особенное.
— Что-нибудь конкретное?
— Пусть это будет сюрпризом.
— Думаю, я могу это сделать, — нежно улыбается он.
Я возвращаюсь к набору текста, и Джоэль добавляет:
— Ты будешь очень сильно скучать по мне, когда уедешь.
Так и будет, но об этом должна знать только я.
— Ты будешь скучать по мне сильнее.
Глава 17
Боль в груди появляется примерно через час после начала шестичасовой поездки домой. Это чувство незнакомо и неприятно мне, и если бы я физически могла вырвать его из сердца, я бы сделала это. Всю поездку я вполуха слушала Роуэн и прислушивалась к звуку смс-оповещения, который так и не прозвучал.
Я высаживаю подругу у дома и подъезжаю к дому отца, паркуюсь на подъездной дорожке и еще раз перепроверяю, что телефон не находится в беззвучном режиме. Когда оказывается, что это не так, я рассерженно вздыхаю и вылезаю из машины.
Мой отец отворяет дверь прежде, чем мне удается подойти к крыльцу, и я ставлю свой огромный чемодан на землю, чтобы крепко обнять папу.
Он на несколько сантиметров выше меня, худощавого телосложения и с нежной улыбкой на лице. Моим родителям было по двадцать лет, когда появилась я, но отец, с его пепельными волосами и темно-коричневыми глазами, выглядит моложе своих тридцати восьми лет. Когда я училась в средней школе, то запретила ему сопровождать меня на школьные мероприятия, так как все мои одноклассницы были без ума от него. И несмотря на то, что после маминого ухода он ни с кем не встречался, папа мог бы открыть свою справочную компанию, учитывая количество телефонных номеров, которые женщины пытались дать ему.
Обнимая меня за плечи, он отстраняется, чтобы улыбнуться мне.
— Ладно, дай мне взглянуть на тебя.
Он поворачивает мой подбородок из стороны в сторону.
— Пирсинга нет.
Поднимает одну за другой мои руки, а я хихикаю, пока он осматривает меня.
— Аборигенских татуировок нет. Развернись.
— Что? Зачем?
Он разворачивает меня и задирает футболку.
— Татуировки-бабочки нет. Слава Богу.
Я закатываю глаза, а он смеется и целует меня в макушку.
— Закончил? — спрашиваю я.
— Беспокоиться о тебе? Никогда.
— Быть странным, — исправляю его, когда отец поднимает мой чемодан и открывает дверь.
— Тоже никогда.
Он смеется над своей собственной шуткой, а я сдерживаюсь, чтобы не засмеяться
— Твоя комната там же, где и была, — говорит он мне. — Твой шкаф скучал по тебе.
На этот раз я смеюсь.
— Я тоже скучала по своему шкафу.
Я начинаю идти по коридору, когда он говорит:
— Поможешь мне на кухне, когда закончится душещипательное воссоединение?
— Буду через минуту.
Отец исчезает на кухне, а я направляюсь в комнату, раздраженно вздыхая, когда миную не увязывающиеся с нами фотографии. С подросткового возраста я вела с отцом пассивно-агрессивную войну, в которой я снимала все мамины фотографии и прятала их, а отец всегда находил их и возвращал на место. Он утверждает, что они хранят воспоминания, которые я не должна блокировать, и человека, которого я не должна пытаться забыть. Я же настаиваю на том, что некоторые вещи лучше забыть, а некоторые люди — чудовищные суки, которые не заслуживают, чтобы их созерцали в нашем доме тогда, когда они даже не потрудились быть верными своим мужьям или воспитать своих дочерей.
Я игнорирую фотографии и иду прямиком в комнату, бросаю чемодан рядом со своей старой кроватью и утыкаюсь лицом в темно-фиолетовое покрывало. Телефон пиликает в заднем кармане, и я едва не растягиваю мышцы, когда закидываю руку за спину, чтобы достать его. Я сдуваюсь, когда оказывается, что это сообщение от Роуэн.
Родители работают завтра. Придешь, когда проснешься?
Я отправляю ей смс, сообщая, что приду, а затем заставляю себя встать с кровати, не давая разуму зацикливаться на мыслях о Джоэле. Интересно, чем он сейчас занимается. Смотрит телевизор? Играет на гитаре? Спит со всеми девушками, от общения с которыми он воздерживался в течение всего прошлого месяца из-за того, что я заняла его время?
— Ди? — окликает меня отец, сидя за столом, и я ловлю себя на том, что вновь пялюсь на телефон, желая, чтобы он зазвонил.
Я быстро отворачиваюсь и ковыряюсь в сгоревшей отбивной.
— Прости.
— Итак, парни из этой группы, — произносит отец, напоминая мне, что мы разговаривали о музыкальном фестивале, что в свою очередь натолкнуло меня рассказать о футболках, которые я, как горячие пирожки, продавала на веб-сайте группы, что в свою очередь натолкнуло меня рассказать о плащах, которые я сделала, что в свою очередь натолкнуло меня на мысли о Джоэле, — они все просто друзья?
— Ага, — отвечаю я, воздерживаясь от подглядываний на телефон. — Они действительно крутые.
— Даже этот парень Джоэль?
Я поставила себе за цель говорить о Джоэле не больше и не меньше, чем о других парнях. И все же из чертового невидимого состава мой отец выбрал именно его.
— Папа, — стону я. — Мы что, серьезно будем говорить о парнях?
— Я лишь хочу поговорить о причине, по которой ты продолжаешь пялиться на телефон, — пожимает он плечами, накалывает отбивную и подносит ко рту, чтобы откусить кусочек.