БУПШ действует!
Шрифт:
Она отыскала где-то большой портфель — старый, потертый, с оторванной ручкой, но с двумя застежками и таскает его под мышкой.
— Брось ты эту бухгалтерию, — посоветовала ей Римма, но Вика сделала такие глаза, будто под ее ногами началось землетрясение.
— Что вы! А как мы докажем при отчете, что сделали летом?
Тима засмеялся:
— Ладно! Копи доказательства.
Но, по-моему, зря ей взрослые разрешили. Только все портит. Вчера рыжий Серега хотел тренировать не футболистов, а боксеров.
— Давайте сегодня заниматься боксом.
Так Вика раскричалась:
— Это не по плану! По плану у вас футбол, вот и не срывайте.
Или с этим Пушкинским переулком.
Два дня мы заваливали его песком. Не весь, конечно, только полквартала — как раз между Овраженской и нашей, Кудряшевской. Так Жигалова тоже сначала не хотела: это, говорит, не наша территория. Я сказал:
— Что ты делишь? Чужая страна за углом, что ли?
И ребята меня поддержали. А я был настойчивый вот почему.
Прихожу три дня назад домой вечером, а мама лежит в постели. И встретила меня ворчанием:
— Долго будешь до поздней ночи шататься?
— Да еще не темно совсем, — сказал я, хотя в комнате уже горело электричество.
Мама сказала:
— Вот ногу сломаешь.
Я засмеялся, а дед накинулся:
— Правильно она говорит. Не видишь — лежит! Оказывается, мама подвернула ногу в Пушкинском переулке.
Там всегда грязь. После дождя лужа разливается на всю улицу. Один раз «Волгу» трактором вытягивали. А когда дождей нет, грязь засыхает, как камень, и торчит острыми кочками. Вот мама и подвернула ногу. Я уже не смеялся. Дед весь вечер ворчал:
— За великого поэта обидно. Назвали его именем, а порядок навести ни у кого руки не доходят. И дело-то пустяковое — впадину засыпать. Три машины песку привезти.
Я помалкивал, но в голове у меня зрел мировой план.
На другой день я, как начальник разведки, внес его на рассмотрение БУПШа.
— А где же ты возьмешь столько песка? — поинтересовалась Вика, когда увидела, что все ребята поддерживают меня.
Ей ответил Сашуня:
— Да вон его сколько хочешь!
Совсем недалеко, в Крыловском переулке, экскаватор накопал огромную кучу. И мы объявили всеобщую мобилизацию. Собрали ведра, корзины и начали таскать песок. К делу привлекли всех, даже Рудимчиковых дружков — они вооружились лопатами и разравнивали. В БУПШе не осталось никого. Тима пошутил:
— Как в гражданскую войну: «Райком закрыт. Все ушли на фронт».
— А мы на трудовой! — отозвался Назар.
— Фронт так фронт, — согласился Тима и через некоторое время привел нам «подкрепление» — Славку Криворотого с его компанией.
Как уж он уговаривал их, не знаю. Сначала они взялись за ведра, посмеиваясь, а потом начали бегать наперегонки: устроили между собой соревнование. И дело пошло быстрее.
Вика-Жига в первый день бегала с карандашом в руках и все подсчитывала, сколько получается ведер. Потом сбилась со счета и сказала:
— Хватит, кончайте.
— Да ведь не засыпано еще, — ответили ей.
— А сколько можно? — возмутилась она. — Второй день никакой работы по плану. Ну, засыпали немножко — и хватит. Всем видно, что мы делали.
Как будто самое главное — вид делать!
Домой я пришел поздно и такой усталый, каким еще не бывал сроду. Даже когда целый день гонял футбол. Адмирал объяснил, что ноги у нас к футболу привычные, а плечи и руки к ведрам с песком — нет. Вот у носильщиков наоборот. Сашуня чуть не стонал: «Умираю!» Но Тима весело говорил:
— Не волнуйся, от работы еще никто не умирал.
А песок очень тяжелый. Когда я приношу воду, то без отдыха тащу почти полное ведро целый квартал, а тут полведра песка — и то я часто останавливался и махал рукой, как маятником, чтобы прогнать из нее усталость.
Ужинать я не захотел, и мама опять рассердилась:
— Просто невыносимо становится. Посмотри, на кого стал похож. Кожа да кости. Избегался совсем.
Леха подбавил:
— Да, брат, крутишься ты, как шпиндель.
Я ничего не ответил. Пусть сами потом пройдут по Пушкинскому переулку и увидят, что уже никаких кочек, никакой грязи. И не утонет теперь никто, и ногу не подвернет.
Но спал я плохо. Никак не мог приладиться к подушке — то в плечо давила, то в шею. И я вертелся с боку на бок безостановочно, словно заправдашний шпиндель.
А утром не вытерпел и побежал в Пушкинский переулок «осмотреть при дневном свете. И не узнал места, честное слово! Дорога была вся, от тротуара до тротуара, желтая, ровная, притоптанная, ну прямо загляденье! И песка на ней, наверное, не три, а — я даже не знаю сколько! — все десять машин.
Я думал, что буду один такой любопытный, но на другом углу стояла Маша-Рева и тоже смотрела на переулок. Я крикнул ей:
— Что рано встала?
Она ответила:
— На тебя посмотреть. — И вдруг сказала: — А знаешь, Борис приехал.
— Где? — кинулся я к ней.
— Сейчас встретила. Туда шел, — махнула она рукой в сторону БУПШа.
Я побежал.
И еще за целый квартал увидел Бориса, почти у БУПШа. Около него стояла Вика Жигалова. Борис был какой-то совсем другой — непохожий на себя: чисто одетый, аккуратно причесанный.
Вика опять наседала на него. Даже издали было видно, как она трясла своими кудрями и размахивала растопыренными пальцами. Борис вдруг тоже что-то сказал ей — очень коротко, всего одно слово. И пошел. Но не навстречу мне, а еще дальше, к оврагу.