Бурелом
Шрифт:
— Галя уехала в Москву учиться, на днях получил от нее письмо, в котором она пишет, что учится на врача и спрашивает о тебе. Правда, ответом я задержался. Теперь могу сообщить твой адрес. А может, ты сам напишешь?
— Нет, лучше подожду ее письма. — Прохор отвел глаза от собеседника и тяжело вздохнул.
— Почему такой пасмурный? — участливо спросил Красиков. — Ага, понимаю, ничего, брат, не кручинься. Все образуется, Галя — девушка самостоятельная. А ваши отношения были более чем дружественные.
— Плохо я верю,
В Косотурье все еще правили колчаковские ставленники Сычев, Каретин и другие кулацкие прихлебатели. Пришлось с помощью Андриана Обласова и другой бедноты устанавливать советскую власть.
Через некоторое время Прохор вместе с комиссией пришел к Лукьяну. Хозяин встретил настороженно.
— Что полагается, берите, не супорствую, — заявил он членам комиссии. Покосился на Черепанова. — Ежели разобраться, то я и сам пострадал от белой контры.
— Каким образом? — скрывая усмешку, спросил Прохор.
— Деньги за быков не получил, когда гонял их в Челябу. Пришлось попуститься и перегнать гурт красным войскам на пропитание.
— Ишь ты, какой благодетель, — сдерживая гнев, заговорил Черепанов. — На пропитание, говоришь? Да что мы — нищие, что ли? — возвысил голос Прохор. — А? Отвечай! — Здоровой рукой он схватил Лукьяна за грудь. — Кулацкая сволота, еще смеяться над нами вздумал! Мы кровь на фронте проливали, а ты капитал наживал. — Прохор энергично потряс Сычева. — Приспосабливаться, гады, стали?!
— Я что, я ничего, — уставив испуганные глаза на Прохора, заговорил Лукьян. — Ежели чо неладно сказал, прости Христа ради.
Прохор опустился на крылечко дома и, махнув вяло рукой членам комиссии по переписи имущества, сказал:
— Приступайте. — Порыв гнева постепенно проходил. Услышав из саманницы голос молодого паренька, члена комиссии, звавшего его зачем-то, Прохор поднялся на ноги и вошел в кладовую.
— Прохор Савельевич, Лукьян не дает мне лестницу слазить на вышку.
Прохор огляделся. В углу обширной саманницы двое перевешивали зерно на весах. Возле стены у входа Николай — так звали парня — тянул к себе один конец лестницы, Лукьян — второй.
— На кой ляд полезешь на вышку, еще упадешь. Ничего там, кроме старых хомутов да Митродориных кросен [15] , нет, — уговаривал Сычев Николая.
— Если ничего нет, слезу обратно.
— Отдай лестницу, — сурово сказал Черепанов Лукьяну. — Лезь, Коля.
15
Кросны — кустарный ткацкий станок.
— Ну чево там не видали, — покачал сокрушенно головой Сычев и с заметным беспокойством стал следить за Николаем.
Из потолочного
— Прохор Савельич! Тут лежит граммофон, труба снята, ящик лежит отдельно, заводной ключ, похоже, погнут. Может, возьмем в красный уголок? Починка небольшая, — свесив голову, заговорил Коля.
— Трубу спускай. Я приму. Ящик забери с собой, — распорядился Прохор.
Спустив трубу, сияющий Коля положил граммофонный ящик у дверей саманницы. — А тяжелый он. — Паренек еще раз поднял инструмент. — На вышке видел только одну пластинку, и та сломана.
— Какая вам корысть его брать? — вмешался Лукьян. — Все равно не робит.
— Починим, а пластинки в городе купим. На граммофон тебе расписку дадим, — сказал Прохор и обратился к Николаю: — Отнеси в сельсовет.
Переписав скот и машины, члены комиссии разошлись по домам. Ночью граммофон исчез из сельсовета.
— Пролетели мы с тобой, Коля, в эту самую трубу крепко, — поглядывая на одиноко стоявший в углу раструб, сказал с досадой Прохор. — Перехитрил нас Лукьян. Теперь понятно, почему тебе лестницу не давал и граммофон ночью стащил. Похоже, что-то прятал в нем.
— Прошляпил я, — вздохнул сокрушенно Коля. — Ведь сразу было видно, что ящик не по размеру тяжел. Только бы посмотреть. Может, золото он там прятал.
— Не горюй. Заставим отдать. Ты вот что. Оседлай коня, возьми винтовку. Поедем в Камаган к Февронии Бессоновой. Понял?
— Так точно, — сказал по-военному Николай и вышел из дома сельсовета.
Феврония встретила Прохора на крыльце своего дома.
— А-а, Афанасий Курочка, — заговорила она с натянутой улыбкой. — Заходи, заходи, косотурский хохол. Поставлю самоварчик, хоть и двоеданка, но чайком и водочкой не брезгую. Пожалуйте, — поклонилась она наигранно Прохору.
Феврония провела нежданного гостя в горницу. О цели его приезда она догадывалась. Собрала на стол, внесла самовар, поставила графин водки. Николай ел на кухне.
— Я приехал не один, прошу пригласить и моего друга к столу.
— Ничего, посидит на кухне, — наливая две рюмки, ответила хозяйка. — Итак, со свиданием, — чокаясь с Прохором, сказала она и, поглядев внимательно на гостя, спросила: — Поди, не забыл, встречу в Челябинске у гостиницы?
— Нет, — сдержанно,ответил Черепанов.
— Если бы я сказала Халчевскому, что эта курочка не из нашего двора, мог бы ты сегодня быть здесь?
— Возможно, не пришлось бы.
— Ну, а теперь давай по второй.
— Спасибо. Пить я больше не буду. — Прохор поднялся из-за стола. — Николай, возьми двух понятых и сейчас же с ними сюда. Феврония Лукьяновна, — обратился он к Бессоновой, — придется вам сдать комиссии золото. Оно нужно государству.
— Оно нужно и мне. Но я его истратила на выкуп из тюрьмы одного партизанского командира. Понятно? — Феврония в упор посмотрела на Прохора.