Буря на Волге
Шрифт:
— Ну как, прибыли, молодчики? Здравствуйте! — жмет всем руки. — Давай, заходите, складывайте котомки! Палаша! Сюда живо! Накрывай на стол! Ставь водку! Наливай шей! Клади каши! Режь хлеба! — кричит он, суетясь около столов, усаживая рабочих. — Вот и опять бог привел свидеться, — наливает в стаканы водку, угощает гостей. — А ну с наступающей, за наши успехи! Палашка! Где моя бурлацкая ложка? — ест из общей чашки большой деревянной ложкой. — Пей,робя! Ешь! Все заработаем! Палашка, подливай! Подкладывай! — кричит хозяин.
Рабочие, намерзшиеся в нетопленых избах за зиму, наголодавшиеся, уставшие с дороги, едят и пьют, а беспокойство сердце гложет...
—
— Вот о чем вздумали беспокоиться, — смеется хозяин.— Чай, мы бурлаки, люди свои, не обижу...Завтра об этом будем толковать, а сегодня устали, ложитесь спать. Эй, Палашка! Постель приготовь. — Идут все в заднюю избу, укладываются на раскинутой соломе. А хозяин потирает руки, улыбается: «Мы знаем, что знаем...
— Неужели он и есть хозяин? — спрашивают новички. — Что он за человек?.
— Узнаете, когда домой пойдете осенью... — говорят старики.
На следующее утро Савин принимает на работу, записывает и отбирает паспорта.
— Фамилия?
— Сывороткин Иван.
— Ты ведь у Пронина работал?
— Недолго.
— Почему?
— Выгнал.
— За что? Постой-ка, а это не ты ли его из класса вытолкал? — улыбнулся Савин.— Ну-ка, расскажи, на чем не сошлись?
— Да черт его знает, — начал, неуклюже покачиваясь, Сывороткин. — Сам-то я под сильным зарядом был, а тут еще Гордеич на озорство подтолкнул: «Иди-ка, — говорит, — поскорее, к тебе в первый класс какой-то оборванец пролез». Ну, а хозяина я еще ни разу не видел. Теперь вижу — мужик, весь оборванный, в лаптях, развалился на диване и зубы лупит. А я, брат, дисциплину крепко держу. Сказали не пущать в первый класс в лаптях — и баста. Ну, взял его, что называется, вот за это место, — Иван показал на воротник, — и таким манером, ка-ак двину коленом под корму, — он и поехал пахать носом палубу. А тут Григорий Ефимыч прибежал: «В чем дело?» — кричит. Когда я очухался, вижу — крепко промазал, да уж поздно было. Так, брат ты мой, и вышибли, как пробку, с парохода, — закончил Иван.
— Ну, это ничего, умнее будет... — смеялся Савин. Десять рублей, харчи свои, пойдешь на «Услонский»? Давай пачпорт. Следующий, подходи!
Набор закончен, команды укомплектованы, навигация началась. Савин не зевает, он везде успевает и всегда подает пароход под любой груз и во всякое время. Если предполагается большой груз, гонит два парохода и сам едет. Грузчиков он не держит, грузит собственными силами команда парохода. Когда команда бегает, таская ящики, кули, мешки, он стоит, выпятив живот, заложив руки за спину, и покрикивает: «А ну, нажми! Живей бегай!» Если люди, проработав несколько часов подряд, изнемогая, начинали скандалить с боцманом, руководившим погрузкой, хозяин тут как тут:
— Что, молодчики, приуныли? Устали? Вижу, что устали. А ну-ко, давайте по одному к буфету. Работу не бросать! — Наливай, Федосья!
Грузчики подходят, пьют, на ходу закусывают и снова грузят. Если же кто вступал в пререкания с хозяином, он и тут не обижался:
— Что поделаешь, милый человек, наша работа такая... Иди к другому, где задаром деньги платят,я ведь не держу таких, у меня рабочих хватит, — и сам улыбается.
Работали у него по восемнадцать часов в сутки.
Но вот листья с деревьев начинают опадать, заводи затягивает узорчатая сетка закрайниц, а по стрежню, звонко разговаривая, уже плывут мелкие светлые льдинки. Это значит — конец навигации.
Савин ставит пароходы на зимовку
— Спасибо, молодчики! Хорошо поработали! A вот это на дорожку, — подает он по стакану водки.
Рабочие целыми командами сходят на берег, а Савин кричит:
— Степка! Нажми прощальный! — капитан дает прощальные гудки, а хозяин стоит на мостике, машет шапкой:
— Спасибо, братцы! Весной жду! Не забывайте Ваньку Савина!
Как выветрится из головы хмель, спохватятся рабочие, что несут домой жалкие гроши.
— Опять, сволочь, подкузьмил...
Зимой под свист и завывание ветров соберутся волгари в занесенные выше окон снегом избенки и обсудят прошлую и наступающую навигацию; переберут в памяти всех хозяев и придут к такому заключению, что не миновать снова того же Савина.
Проводив масленицу под заунывный звон великопостного колокола, взвалят на плечи котомки с пожитками и снова плетутся по обледенелой дороге в Услон.
А Иван Кондратьевич, подсчитав выручку после удачно проведенной навигации, отслужит благодарственный молебен в собственной церкви, а затем снова кричит:
— Эх, Онуфрий! Закладывай рысака! Вези на станцию! В Сормово еду!
— Зачем, батюшка Иван Контратьич? — спрашивает кучер.
— Пароходишко надо заказать, чего деньгам зря лежать.
Савин чувствовал себя полным хозяином большого участка Волги, где много пассажиров и груза. Но тут неожиданно на Волгу выплыл Димитрий Илларионович Пронин на собственном пароходе «Теньки». И как назло, занял тот же участок. Вот с этого все и началось.
Однажды Савин явился на «Услонский» проверить, как идут дела. На пароходе чистота и порядок...
Обойдя весь пароход, он поднялся на верхнюю палубу и заметил в тени штурвальной рубки капитана, пьющего чай вприкуску с яблоком.
— Степан! — крикнул Савин.
— Чего изволите, Иван Кондратьич?
— Почему судно не полным грузом?
— Несчастье, Иван Кондратьич, нас объехали...
– Как? Кто мог?
— Опередили, увезли весь груз и пассажиров.
— Эта что еще за новость? Наверное, та толстуха, Камнева?
— Нет, Пронин.
— Ах, черт сухой, куда оп лезет, проклятый. Ну, это мы еще поглядим, кто кого перевозит... — сверкнув глазами из-под густых нависших бровей, сказал Савин. Вот чего, Степан, — он помолчал, как бы что-то придумывая, — объяви-ка сегодня же по всем пристаням, что цены на билеты снижены на десять копеек. Понял?
— А будет ли это хорошо? — возразил капитан.
— Если я говорю, значит, хорошо... Мы с него спустим штаны. Пусть знает Ваньку Савина.
— Слушаюсь! — сказал капитан.
На следующие сутки к конечной пристани местной линии подошли еще два савинских парохода. Пронин как ни торопился опередить, но успеха не имел, приходил всегда к пустому берегу: пи грузов, ни пассажиров на пристани пе было. Он приуныл, когда его судно начало попусту мутить воду колесами. А Савин просто начал издеваться над Прониным. Однажды пассажиров скопилось на пристанях очень много по случаю встречи иконы смоленской божьей матери в Казани. Савин, будучи под хмельком, объявил пассажирам: цена за проезд три копейки, а пьяницы могут выпить стакан водки бесплатно, в буфете у него, мол, хватит... Этот маневр удался, пароходы были битком набиты пассажирами, и пьяниц нашлось очень много, они беспощадно осаждали савинский буфет. Пронин все же решил не сдаваться: «Шалишь, малыш, нас голой рукой не возьмешь...»