Буря на Волге
Шрифт:
Акулина Петровна прижилась в доме у Пронина, привыкла и отлично вела хозяйство. Нанял он ей прислужницу, чтобы полегче было и веселее, когда он уезжал.
Однажды Пронин, проводив пароход, вернулся домой и за ужином сказал жене:
— Ты, Петровна, кажется, в город собиралась? Можешь поехать, пароход утром зайдет сюда и пойдет в Казань.
– Одна я не поеду, соберемся как-нибудь вместе, — заявила она.
Ей давно хотелось поехать на собственном пароходе, да, впервые увидев Волгу в таком широком разливе, она побаивалась.
— Ну, что ж,
— А ты разве забыл? Видишь, готовимся к празднику, завтра вознесенье.
— Н-да, — протянул Пронин. — Завтра по закону и работать-то грешно, говорят, праздничная работа на огне горит... Ну, мы сделаем вот так: утром сниму всю команду в церковь, пусть у ранней обедни помолятся, а после обеда начнут работу, убыток невелик.
— Гляди, как лучше, — сказала жена.
— Да и мы к этому времени управимся, вместе и поедем, — решил Пронин.
По случаю большого разлива пронинская конторка была временно установлена в канаве около амбаров, куда пароход заходил под погрузку.
После сытного обеда с выпивкой супруги Пронины в праздничной одежде шли на пароход. Пронин был в длинной суконной поддевке с трепавшимися на заду фалдами, которые в шутку называли «сорока мучениками», в лакированных сапогах и картузе со светлым козырьком. Акулина Петровна — в сарафане заграничного полотна и в атласном платке под булавочку; «А ведь недурна, когда принарядится...» — подумал Пронин, взглянув на жену. Она шла гордой походкой, широко откидывая левую руку, а правой держалась за костлявые пальцы мужа. Шли они важно и молча. Пронин временами вскидывал взор к небу, посвистывая сквозь щербину зубов. Погода в этот день с самого утра как-то заигрывала: то горыч тянул, то злая низовка яростно вздымала крутые волны на широком разливе,
— Грузят, что ли? — не глядя на жену, сказал Пронин.
— Чего будут грузить? — спросила жена.
— Большой подряд овса взял, перевезли на винокуренный завод.
Пронин еще что-то хотел сказать жене, но чуткое ухо его уловило какой-то шум... Взгляд его невольно скользнул по взгорью, где зашумели только что распустившиеся барские тополя. А па краю обрыва он увидел что-то черное, точно густые клубы дыма переваливались через гору и лес.
— Шевелись, ребята, сам идет! — крикнул Баскаков, помогая Панову наваливать на спины грузчикам тяжелые кули с овсом.
Ветер усиливался, обдавая чету Прониных мелкой, точно песчинки, водяной пылью. Они поспешили на пароход. Молнии огненными стрелами пронзили густую черную массу, прогремел раскатывающийся гром.
В горах потемнело. Часто, крупно полил дождь. Ветер еще яростнее засвистел, выворачивая с корнями громадные сосны, клонил к земле и ломал барские тополя. Все поле сплошь покрылось слоем воды, а дождь хлестал и хлестал. С гор по долине хлынул с шумом страшный водяной поток, точно громадную плотину прорвало... Вал, доходивший до двух саженей высоты, с разрушающей силой подхватывал все находившееся там: бани, амбары с пудовыми замками и хлебом; все перевертывало,
Пронин стоял в первом классе и, глядя в окно, молился:
— Господи, батюшка, не погуби...
Но бог, видимо, был глух к пронинской молитве. Закрытые временно мертвяки начало выворачивать, пароход вместе с конторкой оторвало от берега и быстро понесло в стрежень разлива. Пронин выскочил на палубу, истерично завизжал:
— Черти, сволочи! Почему не спасаете пароход. Баскаков! Я тебя выгоню! Остановить пароход!
— А чего вы раскричались? — подбежал весь мокрый и злой лоцман. — Все сделано, якорь отдан, не держит, видишь — стихия...
— Молчать! Сволочь! — визжал Пронин.
В это время подбежал вахтенный матрос.
— Митрий Ларионыч! С вашей супругой нехорошо, они как выбежали из класса, так и упали на палубу.
— Убрать в класс! Где Базыкин! Почему нет пару?
— Они после ночной отдыхают, — сказал подбежавший штурвальный.
— Разбудите, живо!
— В чем дело? — с заспанными глазами подошел капитан.
— Дрыхнете, батенька! — визжал Пронин.— А с пароходом что творится — не видите?
— Митрий Ларионыч, — спокойно продолжал капитан, — сами советовали почистить котел, пар стравлен, а пока шла погрузка, он был не нужен. — Гаранька, живо, шуруй — крикнул он кочегару.
Этим временем пароход выкинуло на середину и гнало к луговой стороне. Но к счастью Пронина, буря стала стихать, только разыгравшиеся на середине волны все еще яростно налетали и с шумом переваливали через барьер обноса. Раздались тревожные свистки, послышалась команда капитана, Матросы забегали вокруг шпиленка, заскрежетала якорная цепь.
Пароход медленно пошел к берегу. Когда Пронин вернулся в класс, жена лежала на диване, зажимая руками грудь.
— Что с тобой? — спросил Пронин, пытливо сверля ее маленькими глазками.
— Ничего, теперь вроде лучше, — тихо простонала она.
— Зря изволили беспокоиться, — сказал вошедший капитан. — Все обошлось благополучно. Эх, и сильна же была буря.
— Буря-то прошла хорошо, да вот с женой чегой-то случилось. Ты пошли-ка поскорее нанять подводу, да пусть проводят до дома. А пароход прикажи догрузить.
Пароход вечером ушел по назначению. Когда Пронин вернулся домой, он увидел у порога толпившихся старух, а над лежавшей в переднем углу Акулиной голосила, обливаясь слезами, Матрена.
— Что такое? Что случилось? — расталкивая старух, вбежал Пронин.
— Батюшка, Митрий Ларионыч! Преставилась наша Акулина Петровна! Как приехала, так и душу богу отдала...
— Скорее за попом, за доктором! — кричал Пронин.
«Это что еще тут собрались старые чертовки, наверное, с ложками, жрать на поминки?» — думал он.
— Ну, хватит реветь, беги скорее! — прикрикнул Пронин на Матрену.
Пришедший первым врач осмотрел покойницу и. услышав о случившемся на пароходе, заключил, что смерть последовала от разрыва сердца.