Буря на Волге

Салмин Алексей Иванович

«Поработаю на утрянке, по росе сыпаться не будет», — думал он, умываясь холодной водой.

— Ты, Васенька, не больно торопись, а жни почище да поскорее... — советовала мать, складывая продукты па обед Чилиму в маленькую корзину.

— Вот уж этого я не пойму, мама, — ласково возражал Чилим, — и не торопись, и жни поскорее. Как это?

— Ну, да ладно, иди уж, — сказала мать.

Выходя на улицу, он нарочно сильнее стукнул дверью сеней и посмотрел с маленького крыльца через улицу. Утренний прохладный ветерок колыхал занавеску в окне

дома, где жила Наденька. Чилим громко кашлянул и пошел вдоль улицы к полю. Поворачивая в переулок, он оглянулся. Улица была по-прежнему пуста, только длинные тени легли от крыш на пожелтевшую лужайку, а на стеклах Наденькиных окон играли солнечные блики.

Придя на полосу, Чилим вначале отдохнул, покурил, затем принялся за работу. Жал он быстро и чисто. Но жать не любил, считал этот труд женским. Вот косить - это другое дело. Там особенный задор, звон косы и шум мягкой, луговой травы с ее ароматом, — все это пленяло и радовало сердце. Здесь же, на этой работе, меньше было задора, но дело все же спорилось. Солнце еще не успело подняться на полдень, а Чилим уже нажал сорок снопов.

Присев отдохнуть и покурить, он размечтался. В несжатом конце полосы улюлюкала перепелка, звонко трещали кузнечики, пахло разопревшей землей и спелыми высыхающими колосьями. Ко всему этому примешалась мысль о вчерашней встрече с девушками... Он отмахнулся от этой мысли, как от назойливой мухи. «Кто я такой? Бобыль, батрак, все мое хозяйство — вот эти мозолистые руки», — думал он, глядя, на расторгуеву полосу, которую дожинали поденщицы.. Жницы шумно спорили:

«Теперь день-то — год, за двадцать копеек гнуть спину...» — долетали обрывки фраз до слуха Чилима.

А по межину к жницам подходили две женщины. Из-за густых колосьев высокой ран видны были только их головы.

– Вам Ваську Федориного? — услышал звонкий голос Чилим. — Вот он жнет! — показала серпом женщина.

«Меня спрашивают?» - Чилим пристально вглядывался в фигуры,подходивших женщин.

— Спасибо! — крикнула одна из них и, быстро побежала к Чилимовой полосе, шурша сафьяновыми башмаками но колючей пожне. Это была Наденька.

— Ты что, сударь! — крикнула она, подходя к Чилиму.

— Ничего, сударушка! — смутившись, ответил Чилим.

— Как ничего? Просила вчера зайти, а ты и не подумал?

— Нет, думал...

— О чем?

— О том, что было раннее утро и вы еще спали. Да и тетя Дуся шуганула бы меня от вашего окна..

— Эх ты, горе-кавалер, старухи испугался... — смеясь, сказала Наденька. Обмахиваясь белой косынкой, она присела на сноп рядом с Чилимом. — Как жарко!

— Поджаритесь, как на сковородке. Зачем вы пришли в такую жарищу?

— A что, не нравится?

— Нет, почему, я очень рад. Полосы-то еще вон сколько. И на вас хватит... Будете мне помогать — веселее дело пойдет.

— Ну и буду! — она тряхнула головой, — Думаешь, не выучусь? Или сил не хватит?

— Не спорю, только руки исколете с непривычки. Ну что ж, хоть и вдвоем сидим, а полоса от этого не убывает.

Придется, чай, снова жать, — как бы про себя сказал Чилим, направляясь к постати.

И снова серп Чилима бойко засверкал и колосьях. Наденька с любопытством и завистью следила за быстрыми движениями парня. Она слышала хруст подрезаемой спелой соломы и шум крупных колосьев, которые ложились веером сзади Чилима.

«Ловко работает! Точно кипит все у него в руках...» — подумала она и предложила:

— Вася! Давай я буду жать, а ты снопы в кучу таскай!

– Их в кучу не кладут, а в бабки ставят.

– В какие?

– А вот увидишь, — и Чилим начал составлять снопы.

– Красивая получилась, действительно, как бабка.

– Ты сама-то больно хорошая бабка.

— Вот еще и нет, — улыбнулась Наденька и сама принялась за работу, но снопы не слушались ее, разваливались в разные стороны.

–  Эй, эй, девка! Ты так у меня все снопы обколотишь, твоя работа дорого мне обойдется.

А расторгуевские поденщицы, проходя мимо, кричали:

– Славную, Васька, помощницу огоревал! Уж с ней-то вы нажнете!..

Жара стоит, — все хрустит кругом. Кузнечики и те перестали трещать, видимо, заморились от жары. Наденька сняла косынку с головы и начала обмахиваться.

— Я тогда буду калиться, чтобы сделаться такой же копченой, как ты.

– Ну что ж, коптись, если уж ничего не выходит.

Она села на кузовку снопа поближе к постати. Под палящими лучами солнца разрумянилась, разомлела. А Чилим все жнет, торопится.

–  Вася! — крикнула Наденька, — Я пить хочу!

– Вон вода в жбане под пяткам, только, вот кружки нет, придется через борт.

Она хлебнула глотка два из берестяного бурачка и брезгливо сморщила губы.

— Невкусная у тебя вода, теплая.

— Здесь нет погреба. Вон иди в овраг, в конце полосы, там родничок хороший, вода, как лед, из камней вытекает.

— А где я его найду? Нет, одна я не пойду, — с расстановкой произнесла она, — Идем-ка вместе! — Она стояла в ожидании на меже.

— Вот навязалось детище... Только руки от работы отнимаешь. Много нажнешь с такой помощницей, — ворчал Чилим, туго прижимая коленом сноп.

— Что ты там ворчишь, как дедушка Агафон?

— Какой Агафон?

— Дворник у нас, такой же ворчун, как ты... Ну пойдем скорее!

Чилим ловко кинул серп, который воткнулся в верхний сноп ближнего пятка, и они отправились межой к оврагу.

— Ух, как здесь красиво!
–  воскликнула девушка, спускаясь по пыльной кривой тропинке к родничку. Кусты орешника густо разрослись по всей долине, а у самого родника громадный вяз, шумя зеленою листвой, как богатырь, раскинулся.

— Здесь прекрасно, как в раю... — сказала Надя.

— А ты была там?

— Где?

— В раю?

— Так говорят.

— Все врут, чай?

— Не знаю, — ответила Наденька, приседая к роднику пить воду. — Лед, лед, руки заморозила.

— Иди погрею, — улыбнулся Чилим.