Буря Жнеца
Шрифт:
Воин помедлил и проскрипел: – Я была среди Т’лан Имассов Крона. Рождена в сезон Крови Гор в клане Эптр Фината. Моя собственная кровь потекла на берегах Джагра Тил. Зови меня Эмрот.
– Женщина?
Плечи неуклюже дернулись.
– Ну что же, Эмрот… зачем ты бредешь по Худом забытой ледяной яме?
– Здесь нет ямы.
– Как скажешь. – Еж огляделся. – Это сюда попадают заблудшие Т’лан Имассы?
– Не сюда, – отвечала Эмрот. Ее сабля поднялась, указывая направление.
Вперед. Туда, где Еж решил расположить север. – Значит, мы движемся к громадной куче мерзлых костей?
Эмрот отвернулась и
Еж пошел рядом с неупокоенным существом. – Ты была прекрасна, Эмрот?
– Не помню.
– Мне с женщинами не везло, – продолжал Еж. – Слишком большие уши. Да, именно поэтому я ношу кожаную шапку. И колени узловатые. Потому я и стал солдатом. Чтобы встретить женщин. Но обнаружил, что все женщины – солдаты ужасны. Еще ужаснее, чем обычные женщины – а это что-то значит. Полагаю, среди вас, Имассов, все были солдатами?
– Понимаю, – произнесла Эмрот.
– Понимаешь что?
– Почему ты остался без подружки, Еж из Сжигателей Мостов.
– Ты не намерена обернуться кучкой пыли?
– В этом месте не смогу. А жаль.
Еж что-то буркнул и продолжал: – Конечно, я не помер девственником. Даже уродливые ублюдки вроде меня… ну, когда монеты есть в руке… Но хочу сказать тебе, Эмрот, это не настоящая любовь. Верно? Так что, если подытожить, я ни с кем ее не разделил. Любовь то есть. Со дня взросления до смерти.
Ну, была однажды одна солдатка. Большая, крутая. Звали ее Деторан. Она решила, что любит меня, и доказала, избив до потери памяти. Знаешь, не сработало. Она была еще меньше способна вызывать любовь, чем я. Бедная старая корова. Жаль, что я сразу не понял. Был слишком занят, прячась от нее. Ну разве не смешно, а?
Она тоже умерла. И мне выпал случай потолковать с ней. Мы же в одном месте оказались. У нее проблема: не может сложить слова в осмысленное предложение. Не то чтобы тупая, но косноязычная – точно. С такими людьми не догадаешься, что у них на уме. Они сказать не могут, ты начинаешь догадываться, и по большей части попадаешь впросак. В полный просак. Да ладно, мы более – менее объяснились. Вроде. Хотя в призраках она оказалась еще неразговорчивее.
Но в том-то и суть, Эмрот. Большой взрыв, все бело, потом черно, а потом ты снова живешь. Чертов дух, которому некуда податься. Вспоминаешь всё снова и снова, понимаешь и сожалеешь. Список желаний длиннее, чем у Худа…
– Хватит, Еж из Сжигателей Мостов, – прервала его Эмрот. В голосе ее появилась тень эмоций. – Я не дура. Я понимаю твою игру. Но мои воспоминания – не для тебя.
Еж пожал плечами: – Думаю, и не для тебя самой. Ты отдала память ради войны с Джагутами. Они были такие злые, такие опасные, и вы сделали себя их главными жертвами. Какое-то «мщение наоборот» выходит. Вы вроде бы сделали всю работу за них. Но соль шутки вот в чем: они не были такими уж злыми или опасными. Разве что горстка, поверженная гневом сородичей раньше, чем показались ваши армии. Они могли сами разбираться со своими проблемами. Они убежали от вас за ледники, а вы что сделали? Сделали сердца свои более холодными, более мертвыми, чем любые ледники. Видит Худ, какая ирония…
– Я не связана Обетом, – прохрипела Эмрот. – Мои воспоминания остались при мне. Именно они и сломали меня.
– Сломали?
Она снова дернула плечами: – Еж из Сжигателей Мостов, в отличие от тебя, я помню любовь.
После
Размозженная голова качнулась: – Омтозе Феллак.
– Неужели? Но…
– Мы должны пройти его.
– О. И что за ним?
Т’лан Имасса остановилась, устремив на Ежа взгляд иссохших, поглощенных тенями глаз: – Я не уверена. Но сейчас я надеюсь, что там… дом.
«Проклятие, Эмрот. Ты сделала все еще сложнее».
Храм на низком холме. Вокруг пустая земля. Циклопические стены выглядят поврежденными, вдавленными внутрь, словно по ним молотили гигантские каменные кулаки. Десятки тысяч кулаков. Кривые трещины пронизывают темно-серый гранит от фундаментов до замкового камня некогда потрясавшего величием входа. По сторонам широких, просевших ныне ступеней лежат обломки упавших с пьедесталов статуй.
Удинаас не знал, где оказался. Еще один сон – или то, что началось как сон, обреченный, как и прежние видения, соскальзывать в нечто гораздо худшее.
Так что он ждал, трепеща – ноги подкашивались, немели – новая вариация вечного образа бессилия. Грубый символ множества его пороков. В прошлый раз, вспоминал беглый раб, он извивался на земле безногой змеей с переломанной спиной. Похоже, даже его подсознание лишено тонкости. Какое горькое допущение…
Конечно, если видения не посылает ему кто-то иной или что-то иное.
Сейчас на склонах холма появились трупы. Десятки, потом сотни.
Тонкая бледная кожа, как скорлупа черепашьих яиц; красноватые глаза на вытянутых, словно резцом высеченных из камня лицах; слишком много суставов на длинных конечностях, отчего позы смерти выглядят вычурными, бредовыми. «Ну, насчет бреда – неудивительно…»
В темноте за входом какое-то смутное движение… Тело вышедшего из храма не походит на тела мертвецов. Оно принадлежит смертному, человеку.
Забрызганный кровью с ног до головы мужчина шатнулся, двинулся вперед. На первой ступени вниз огляделся, поводя дикими, полными ярости очами. Затем закинул голову и закричал в бесцветное небо.
Без слов. Просто гнев.
Удинаас отпрянул, пытаясь убежать.
Человек заметил его. Поднялась обагренная рука, поманила. Словно схваченный за горло, Удинаас приблизился к мужчине, перешагнул россыпь трупов. – Нет, – пробормотал он. – Не я. Выбери кого-то иного. Не меня.
– Ты можешь ощутить горе, смертный?
– Нет. Не меня!
– Это твое горе. Ты последний оставшийся. Неужели их смерть была напрасной, была лишена смысла?
Удинаас упал, попытался удержаться на земле – но грунт проваливался под руками. На песке оставались полосы, когда его тащило к храму. – Найди другого! – снова закричал он, пролетая прямо в зияющую пасть входа. Голос эхом отозвался внутри – пойман, украден, превращен в нечто вовсе не похожее на его голос, в голос самого храма – траурный вопль умирания, отчаянного вызова. Храм выкрикивает свою алчбу.