Буря
Шрифт:
— Да! Ты можешь мне дать силу?!
— Конечно же, нетерпеливый юноша. Я могу дать тебе немалую силу, ты сможешь кое-что свершить; но за это должен будешь кое-что исполнить.
— О, да — я же давал обещание.
— То обещание я, конечно же, помню; но то дело еще предстоит тебе в будущем, а сейчас, за новую услугу, и новая просьба; только вот ты ее должен будешь выполнить еще до того, как я дам тебе силу.
— Я готов… Но что эта за просьба?
— Прежде всего, ты должен будешь оставить это жилище. Встань и подойди ко мне.
Ринэм, и позабыв, что по прежнему сжимает в руке медальон, подошел к ворону, взобрался к нему на спину, а тот только произнес: «Крепче держись,
И вот, наконец, они устремились вниз — Ринэм чувствовал, что сейчас они должны врезаться в землю: он не выдержал этого вскрикнул…
Маэглин был счастлив своей судьбою: когда его отнесли в темницу, он сразу же подскочил к решетке, и, с силой за нее ухватившись, все смотрел на золотистые волосы Аргонии. Надо сказать, что от ран полученных во дворе, а больше от старых растревоженных ран, она долгое время пребывала в обморочном состоянии. Вначале к ней пришел дворцовый лекарь; быстро осмотрел, и тут же кому-то заявив, что ничего опасного в этой ране нет, удалился.
Вот тогда для Маэглина наступили часы упоительно блаженства. Он так и стоял, вцепившись в решетку, созерцая недвижимую фигуру. В глазах его блистали слезы, а в груди пламень, тем больший, что он не мог его выразить ни стихами, ни каким либо еще иным способом. Прошла ночь, и, когда солнце поднялось на вершинами Серых гор — робкие его длани коснулись и волос Аргонии — тогда показалось Маэглину, будто после долгих странствий во мраке нашел он таки вечный пламень, дотронется сейчас до него и…
Аргония резко подняла голову, огляделась, и, увидев Маэглина, не обратила на него совершенно никакого внимания. Вот осторожно провела по ребрам своим, и про себя то проклинала природу, что так долго они не заживают, что, из-за них, столько у нее выходит неприятностей. Она дотронулась и до плеча, которое было разбито (впрочем, не опасно), во время вчерашнего поединка. Наконец, обхватив то место на груди, которое отдавало наибольшей болью, поднялась, подошла к окошку ведущему на улицу — это небольшое окошко располагалось почти под самым потолком, и надо было вытянуть руку, чтобы ухватится за решетку — несколько раз дернула, а затем отвесивши несколько крепких выражений, по поводу ее прочности, продолжила исследовать свою клеть. Вот тогда Маэглин и окликнул ее, неловким, сбивчивым от волнения голосом:
— Не узнаешь ли меня… Аргония, в общем я тебе говорю… Хотя, ты вовсе и не Аргония на самом деле.
Она остановилась, стала внимательно к нему приглядываться:
— А ты кто такой? Откуда знаешь мое имя? Что, состоял на службе у моего отца?.. Хотя нет — у тебя физиономия слишком уж на орочью походит — я бы запомнила, если б среди воинов тебя видела. Но мы уже встречались.
— О, да, да! — захлебываясь от волнения вырвал из дрожащей своей груди Маэглин. — Именно, что встречались!.. Два раза целых. Начну со второго: тогда вы охотились в лесу, а я с сорока добрыми людьми устроил на вас засаду.
— Да — вспомнила. Сорока разбойников я лишила жизнью; ну а главаря, то бишь тебя, приволокла домой, где ты и был посажен в темницу. В темнице то ты и должен был пребывать и
Она не договорила, какое это именно дело, однако, проницательный читатель, только взглянув как она вся запылала, сразу бы все понял… И вновь она позабыла про Маэглина, вновь стала осматривать свою клеть, и осматривала со страстью — ей эта темница представлялась ненадежной, и она верила, что найдет что-нибудь, дабы вырваться на свободу. Между тем, Маэглин, вытерши тот пот, который выступил на лице его, продолжал: «А первый то случай давненько произошел, двадцать то годиков тому будет…» — и тут он начал, подробно, но и быстро, часто глотая окончания слов, рассказывать о тех временах, когда он был хранителем ключей Туманграда, как в одну туманную дочь ему довелось совершить предательство — отдать врагам ключи, а через немногое время и раскаяться, повстречав девушку, которая и была будущей Аргонией. Он рассказал и о дальнейших своих злоключениях — о том, как он лишился дары речи, после общения с Барлогом, и как она заступилась за него перед варварами, как, все-таки, его бросили в воду, и как потом, чудесным способом он был спасен Барахиром. Наконец, и особенно подробно поведал он о клятве своей; и даже нашел множество поэтических форм, когда описывал расставание — как видел он ее, увозимую куда-то, даже и слезки ее тогдашние расписал, и сам пришел в такое умиление, что расплакался…
Поначалу, Аргония делала вид, что не слушает его — все осматривала закоулки своей клети, но постепенно рассказ так привлек ее внимание, что она остановилась, и смотрела теперь только на Маэглина. Эти детские воспоминания, которые приходили к ней только во снах; которые принимала она только лишь за фантазии (но такие сердцу ее милые фантазии!) — теперь все это рассказывал этот человек.
А, ты, читатель — приходило ли к тебе когда-нибудь давно забытое, но прекрасное воспоминанье?! Ведь, оно же вспыхнет в голове, и, словно бы заново ты все переживешь!
А теперь представьте, что Аргония в несколько минут вспомнила все свое детство, о котором с ней прежде старались не говорить; да и она, воспитанная в строгости, никогда не расспрашивала. И она, прильнувши к огражденью, пристально в него вглядываясь, шептала:
— Да, да — теперь я помню. Все это, действительно, было… И тебя я вспомнила! Да, да — теперь с такой ясностью! Мне и раньше это воспоминанье приходило, но мне то думалось, что отец брал меня в один из походов, и вот я там вела себя недостойно. Но все, что было до этого: маленькая избушка в глуби лесов, где я не знала мира, дружила со зверьми, бегала по солнечным полянам, среди цветов, любила матушку и батюшку… Потом — да помню, помню: все, что вы рассказали помню! И ворота, и стражника, и как потом мы бежали, как возвращались, как схватили нас. Так, неужто это не сон был?!
— Нет, нет! — несколько раз выкрикнул Маэглин, и тут же, поскорее, опасаясь, что она как-то убежит от него, продолжал. — Ну, а теперь то мы заживем новой жизнью; теперь то я уверился в этом!..
Аргония замерла — слишком велико было потрясение; и чудесные эти воспоминанья многое в ней переменили. Только она хотела что-то сообщить Маэглину, как произошло вот что: потолок как раз в проходе между ними, словно бы обрушился, но никакого грохота не была… Через мгновенье стало ясно, что это вовсе не черная глыба, но черный двухметровый ворон пролетевши через потолок, опустился на пол. А на спине ворона, отчаянно уцепившись в его перья, виднелась чья-то фигурка — вот руки разжались, и Ринэм (а это был именно он) безжизненно повалился на пол — зазвенел лед, обильно покрывший его одежду.