Буря
Шрифт:
— Я все-таки не понимаю, почему вы меня задержали, господин майор?
— Я сам этого не понимаю. Но я готов благословить глупость моих подчиненных, благодаря ей я имею счастье беседовать с очаровательной женщиной…
Вдруг из соседней комнаты донесся крик, такой страшный, что Мадо вскочила. Майор улыбнулся.
— Всегда так… Мешают спокойно работать…
Он медленно раскрыл большие створчатые двери. На мраморном столе лежал Морис. Немецкий солдат бил его по животу плеткой. Морис кричал:
— О-о! Жако подлец!..
Майор сказал:
— А ну-ка, Альфред, остановитесь… Вы мешаете мне разговаривать с дамой.
Мадо не могла отвести глаз от Мориса. У него лицо в крови. Лежит, как мертвый… Майор закрыл двери.
— Простите, это зрелище не для нервов молодой женщины. Да и вообще у нас неприятная обстановка…
Мадо теперь знала: конец! Жако всех выдал. Она собралась с силами и сказала:
— Почему вы меня держите? Я теряю время…
— Да, это всегда обидно. Чем вы занимаетесь, госпожа Франс? Я говорю о ваших мирных занятиях…
— Я делаю рисунки для лиможской фаянсовой фабрики…
— Очаровательно. Наверно, цветы?.. Я купил жене сервиз — с альпийскими фиалками. Может быть, это по вашему рисунку?.. Жако мы не сделали ничего плохого, через два-три дня он будет на свободе, остались пустые формальности…
— Вы меня отпустите?
— Не знаю. Я могу вас отпустить… А могу… Как бы вам сказать?.. Все это очень неприятно, тем паче, что вы прелестное создание, вас хочется не пытать, а ласкать… Вот программа, которую я вам предлагаю. Сначала вы мне исповедуетесь — список террористов, адреса, что вы делали и другие мелочи. Потом мы ложимся, я прикрываю вас кружевным одеялом и отпускаю вам все ваши грехи. Потом свобода и альпийские фиалки… Право, это куда приятнее, чем соседняя комната, хотя Альфред ее называет «кондитерской».
Он подошел к Мадо, ласково потрепал ее по щеке и тотчас отдернул руку:
— Гадюка!.. Альфред, проучить ее.
14
Увидев немецкого лейтенанта, Хосе схватился за автомат. Все рассмеялись:
— Да ты не видишь, что это Мики?
Еще эффектнее выглядел Чех — серое габардиновое пальто, фетровая шляпа, огромный портфель из свиной кожи. Четыре партизана надели форму немецких солдат. Чех прекрасно говорит по-немецки; с ним пойдут Мики и переодетые партизаны. Деде с пулеметчиками останется у ворот: если охрана успеет вызвать немцев из города, они откроют огонь. Воронов, Шарло и Хосе попробуют снять часового с вышки.
Когда все были в сборе, Деде сказал:
— До тюрьмы сто двадцать километров. Мы должны к трем часам ночи все закончить. Если опоздаем, завтра их расстреляют…
Это была отчаянная езда — в темную дождливую ночь по петлистым дорогам. Водители торопились — завтра тех расстреляют!.. Объезжая посты, ехали по проселкам. Все жадно вглядывались в темь, иссеченную тонкими черточками дождя.
Чех постучал в ворота.
—
— Кто здесь?
— Гестапо. Мы приехали за осужденными…
Охрана была французская. Два гестаповца следили за порядком, сейчас они мирно спали на клеенчатом диване в кабинете начальника. Часовой не открывал двери: приказ никого не впускать. Чех кричал:
— Идиоты, я вас всех отправлю в Германию!..
Часовой еще раз посмотрел в оконце: гестапо… Этот с портфелем уже приходил. Чорт бы их побрал: один дает приказ, другой отменяет, а мы должны расплачиваться! Такой разозлится и в два счета отправит на работы… Чех колотил в ворота, ругался. И часовой, вздохнув, открыл боковую дверцу.
Во двор выбежали, разбуженные шумом, гестаповцы. Один из них крикнул:
— Огонь!
Застрочил пулемет, оба немца упали почти одновременно: Воронов успел оглушить часового на вышке. Теперь двор был под огнем его пулемета. Тюремщика, который вздумал сопротивляться, постигла судьба гестаповцев.
— Открывай камеры, — приказал Мики.
Смертники решили, что это немцы. Ведут на расстрел…
Никто не поверил Мики, который кричал: «Да мы из мак и …»
— Товарищи, умрем достойно!..
Они запели «Марсельезу». Тогда Мики обозвал их «коллекцией идиотов», «колбасой», «гусями» и многими другими, еще более образными эпитетами; чем крепче он выражался, тем веселее становились смертники: так ругаться может только свой… Вдруг один из смертников кинулся к Мики:
— Рене!..
Мики его обнял, потом сказал:
— Во-первых, я не Рене, а Мики, во-вторых, речи и цветочные подношения откладываются на вечер. Сейчас поживее! Грузовики внизу, места, кстати, ненумерованные.
Одну из одиночек не могли открыть. Тюремщик клялся:
— Ключ сломан.
— Ключ — ерунда, — сказал Мики. — Вот я тебе голову сломаю, это будет похуже…
Тюремщик покряхтел и открыл дверь. На полу лежал Морис, он не мог двинуться; его вынесли на руках.
В дежурке Мадо увидела Жако.
— Ты что здесь делал?
Он ответил, не глядя на Мадо:
— Меня должны были утром выпустить. Немцы сказали, чтобы я ждал здесь.
Мадо разыскала Деде; она с ним встречалась, когда он был в отряде «Габриэль Пери».
— Деде, здесь есть предатель, он выдал Мориса.
Деде ответил:
— Возьмем и предателя.
Они освободили двадцать семь заключенных: почти всех должны были расстрелять на следующее утро. Шарло нашел своего брата. Мики не мог успокоиться: «Нет, ты подумай — вдруг вижу — Пьер, а мы с ним в одном цехе работали…»
Грузовики понеслись наверх в гору. Рассвело. Кругом был лес, голый и мокрый. Деде остановил машину, Он сказал Жако:
— Противно тратить пулю на предателя, но мы не сволочь, мы партизаны. Держи папиросу. Можешь выкурить. Все.