Буря
Шрифт:
— А как вы понимаете «аттантизм»?
— Это термин, придуманный вашими друзьями.
— Может быть, термин наш, сущность ваша… Я хочу сказать, что BOA обрекает внутренние силы на бездействие.
— BOA сбрасывает оружие в пределах возможности.
— И это оружие зарывают в землю…
— Его прячут от немцев. Я не понимаю, что вас возмущает, господин Люк?..
Лежан встал, прошел по длинному кабинету и, глядя в упор на Шатле, сказал:
— Может быть, так будут разговаривать после победы — в парламенте или на мирной конференции, но сейчас это дико…
Шатле ответил спокойно; его волнение сказалось только в том, с какой яростью он погасил окурок сигареты.
— Хорошо, я буду говорить с вами не как представитель BOA, а как обыкновенный француз. Я — католик, вы — коммунист. Мы сидим в кабинете Гарей. Нас могут сейчас арестовать. Нас будут пытать те же гестаповцы и расстреляют на том же пустыре. Вы абсолютно правы: нас объединяют немцы.
— Боюсь, что нас объединяет только это… Да и то не совсем… Многие из ваших ничему не научились. Они боятся нам дать оружие.
— И это правда. Год назад было иначе, тогда все восхищались героизмом коммунистов. Я тогда думал, что произошло чудо, и нация нашла единство. Но чудес не бывает… Положение улучшилось. На Востоке немцев бьют. Несмотря на ваш скептицизм, рано или поздно союзники высадятся. Италия кончается. В Германии настроение отвратительное. И вот показались первые трещины. Вас это удивляет? Меня ничуть… Возьмите мировые дела — там то же самое. Пока шли бои на Волге, не могло быть мысли о соперничестве, все аплодировали большевикам, а сейчас англосаксы начинают подумывать о дележе, хотя медведь далеко не убит. Что вы хотите, еще Теренций сказал: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо»…
Лежан вдруг почувствовал, до чего он устал. Зачем он разговаривает с этим человеком? Ведь в каждом слове Шатле чувствуется ненависть… И Лежан резко сказал:
— Хватит философии! Мы получим оружие?
— Как вы хотите, чтобы я вам ответил — как представитель BOA или как обыкновенный француз?
Лежан не выдержал, улыбнулся.
— Прежде всего, как делегат BOA.
— По мере возможности. Вероятно, после организации новых пунктов для переброски. В декабре или в январе…
— А теперь, как француз?
— Нет.
Когда Лежан уходил, в переднюю выбежал адвокат Гарей. Он схватил двумя руками руку Лежана и с дрожью в голосе повторял. «Герои! Наши герои!..» Лежан усмехнулся: еще одна фотография на стенку…
Грустный, он шел через город. Конечно, он знал заранее, что ничего они не получат, на свидание пошел только потому, что настаивали товарищи, но от разговора с Шатле осталась горечь — сам того не желая, Лежан заглянул в будущее. Наивные думают — кончится война, не будет фашистов и наступит рай… А впереди борьба, жесткая, суровая, может быть тяжелее этой… Разве вчерашние кагуляры примирятся с нами?.. Теперь мы им нужны: наши люди умеют умирать, в сорок третьем это еще ценится… А как они будут с нами разговаривать в сорок восьмом? Мавр сделал свое дело… Но мавр не уйдет. Как это горько! Хочется, хотя бы помечтать о счастье…
Он ночевал у незнакомых
Может быть, сидит в такой же холодной чужой комнате, ждет, когда за нею придут гестаповцы? Или в мак и ?.. Или погибла?.. Давно не было писем, плохая связь… Нет Поля. Нет Мими. Война может кончиться, а они не вернутся… Я и Жозет — два дерева с обрубленными ветками. Такие не зазеленеют.
Постучали. Это пришла Мари, принесла сына, маленького Жано.
— С ним спокойней — полицейские не придираются. Да и оставить не на кого. Люк, ты его еще не видел, похож на Пепе, правда?
Лежан улыбнулся — ему показалось смешным, что этот малыш может походить на Пепе. Разглядев его, он подумал — правда, что-то от Миле, глаза, движения, как тянется к матери и машет ручками, улыбка…
— Беспокойный, — сказала Мари, — настоящий сын Пепе.
— Сколько ему? Два?
— Что ты! Год и два месяца.
Лежан вспомнил Миле, и снова печаль его затянула, как водоворот. Миле всему радовался, чубастый, восторженный, была у него Мари, он только начинал жить. И убили. Как Поля…
Мари сказала:
— Анри предлагает взять в Венсенн двадцать автоматов. Им нужно шесть человек. Опытных…
— Когда?
— Девятого.
— Хорошо, завтра подберу. Казармы?
— Нет. «Солдатский дом».
— Я тоже пойду…
У Мари ребенок, а она работает, носит листовки, оружие… Могут расстрелять. Или пошлют в Равенсбрук, еще хуже… А если даже выживет… Он вспомнил жесткие глаза Шатле… Снова война… Счастья, обыкновенного счастья не будет…
— Люк, а ведь Жано будет легче, чем нам, правда?
Он поспешно ответил:
— Правда.
И задумался. Правда ли?.. Все книги, которым он верил, говорили одно — мучительно, но неизменно человек продвигается вперед, иногда путь его извилист, иногда напоминает спираль, малодушным кажется, что нет ни смысла, ни цели в этом вечном вращении; а человек все-таки движется. Конечно, гестаповец хуже дикаря — зло тоже совершенствуется. Отчаявшийся скажет: праведники были и раньше. Были. Но раньше они действовали по наитию. Теперь есть сознание. Вот в чем залог счастья! Сознание победит. Неважно, если у Анри Лежана не будет того, что люди называют личной жизнью. Жизнь шире… Часто слышишь «чужое счастье». Но разве счастье сына Миле для меня чужое? Или счастье русских?.. Значит правда. Нужно только преодолеть горе. Я устал… А будет хорошо, если не через десять лет, через сто…