Буря
Шрифт:
И каждый Садофьев с радостным волнением отвечает: «Может быть, родственник, не знаю…»
В Костроме между ткацкой фабрикой и старым монастырем тихая болезненная женщина, уложив детей, думает о своем первенце: Саша прославился… Только бы живой вернулся!..
Маленький неглубокий окоп среди белого песка — с этого все началось. Удалось переправить полковые орудия. Немцы били с крутого холма. Но наши держались. Сергей вспомнил Сталинград; там говорили «держимся», здесь этого не скажешь, здесь говорят «держим».
Немцы бросили авиацию, гонялись за каждой
А потом генерал Петряков сказал:
— Армия большая, значит нужен большой мост.
— Я все подготовил, — ответил Сергей. — До острова деревянный на сваях, а дальше наплавной…
Он откинул голову назад, рассеянно улыбнулся.
В Сталинграде Сергей воевал напряженно, угрюмо; там было не до фантазий, иногда даже мыслей не было — только упорство. А теперь в его глазах было то горение, которое Нина Георгиевна знала с детских лет Сережи, когда думала, что ее сын будет поэтом.
Забивали сваи, стоя в ледяной воде. Немцы били из орудий, бомбили. Работали ночью; но немецкие ракеты освещали Днепр. Санитары то и дело уносили раненых. Течение валило сваи. Один сапер опускался на дно и ставил сваю, другой бил по ней сверху. Люди не спали по трое суток. Сергей не отходил от моста. Сержант Широков провел в воде четырнадцать часов. Сергей спросил: «Как?..» Широков ответил: «Сделано».
Потом, когда мост был готов и по нему пошли сотни машин, когда Сергей снова разговаривал, смеялся, майор Шилейко спросил его:
— Сколько нужно дерева, чтобы он выдержал?..
— По учебнику полагается один кубометр на триста килограммов груза.
Сергей вспомнил, как замерзший сержант Широков ответил «сделано».
— С древесиной это просто подсчитать. Труднее с человеком…
— Ты, собственно, про кого? — спросил Шилейко.
— Про всех. Я говорю, что трудно подсчитать, сколько человек может выдержать…
На правом берегу шла большая битва; говорили, что такого не было с Орла. Генералу Петрякову удалось продвинуться на двенадцать километров; но немцы подтянули крупные силы. Генерал говорил: «Стратегические резервы пустили в ход, не иначе…»
Бойцы ругались: «Фрицы напоследок бесятся…» Положение было тяжелым — назад не переправишься. Командующий армией обещал подкинуть свежую дивизию. И вот тогда приключилась беда — немцы бросили на мост авиацию — два прямых попадания. Важен каждый час…
Увидев, что Рашевский растерялся, Сергей прыгнул в воду, начал показывать, что делать. В это время десяток немецких пикировщиков атаковал саперов. Рядом с Сергеем был Рашевский. Когда-то в Сталинграде Рашевский говорил, «если ночью убьют, это чистая случайность»… Он умер на руках у Сергея. Мост починили. Подкрепление пришло во-время.
Нет больше Рашевского.
Неделю спустя Сергей поехал на КП. Генерал Петряков жил в чистой белой хате. Хозяйка стояла, подперши рукой щеку, вздыхала о своем Грицко и восхищалась генеральскими погонами. Петряков был в хорошем настроении.
— Ничего у них не получилось. Барсуков только что передал, убираются из Киева — машины в четыре ряда…
Потом генерал стал журить Сергея:
— Что вы себя подставляете? Нельзя так… Теперь не сорок первый… Устали — от этого.
— Все устали.
— Я не про всех, я про вас… Это всегда так — устанет человек, и тормоза не действуют. Вдруг ничего ему не страшно…
Сергей покачал головой:
— Мне теперь страшно. В Сталинграде я не боялся, так как-то безразлично было. А сейчас, когда ближе к концу, очень не хочется умирать…
Перед ним был седой человек в очках, который добродушно попыхивал папиросой. А Сергей видел Валю, весну в Москве, фонари на мосту. И вдруг невпопад он сказал:
— Самое хрупкое на свете это мост…
Он думал в ту минуту не о мосте, который построил через Днепр, не о Крымском мосте, где стоял с Валей накануне отъезда, и не о старых мостах Сены, о другом — о жизни.
12
Дом стоял на крутом склоне холма, далеко от деревни, среди дубов и ольхи. Вдова Лягранж шила возле окна, дочь ее, Мари, раздувала угли. Смеркалось. Вдруг кто-то постучал в дверь. Вдова Лягранж посмотрела: немец. Страшно открыть, а не откроешь, взломает дверь или выстрелит. Зачем он пришел? Неужели они проследили Мики или Деде?.. Вдова Лягранж спросила:
— Что вам нужно?
— Хлеба.
Ясно, что гестаповец. Когда они взяли Мортье, они сказали, что хотят напиться… Машина, наверно, внизу на дороге…
Открыв дверь, вдова Лягранж обомлела: какой он оборванный! Может быть, дезертир?.. Она дала ему хлеба. Он ел с жадностью. Наверно, дезертир… Она успокоилась; ей даже стало жалко огромного тощего человека, который по-детски улыбался.
— Погодите, сейчас Мари подогреет тарелку супу. Сегодня холодно…
Немец поблагодарил. Вдова Лягранж подумала: есть и среди них порядочные… Почему он удрал? Надоело воевать! Или нагрубил своему начальству? Если удрал, значит порядочный!.. А Мари ни разу не поглядела на пришельца: в июле немцы расстреляли ее жениха. Сколько же он бродил по лесу? — спрашивала себя вдова Лягранж. — Шинель чужая, великан, а шинель на нем, как курточка… Наконец она решилась спросить: