Бувар и Пекюше
Шрифт:
Но у них появился вкус к истории, потребность в самодовлеющей истине.
Быть может, ее легче обнаружить в древних веках. Писатели, более далекие от событий, должны говорить о них бесстрастно. И они начали с добряка Роллена.
— Что за нагромождение вздора! — воскликнул Бувар после первой же главы.
— Погоди немного, — сказал Пекюше, роясь в нижней части книжного шкафа, где стояли книги бывшего владельца усадьбы, старого юриста, маниака и остроумца.
И перебрав много романов и театральных произведений, вместе с томом Монтескье и
Тит Ливий считает Ромула основателем Рима, Саллюстий оказывает эту честь троянцам Энея. Кориолан умер в изгнании, по сообщению Фабия Пиктора, вследствие козней Аттия Тулла, если верить Дионисию; Сенека утверждает, что Гораций Коклес вернулся победителем, Дион — что он был ранен в ногу. А Ла Мот ле Вайе высказывает подобные же сомнения, говоря о других народах.
Нет единогласия во взглядах на древность халдеев, на век Гомера, на существование Зороастра и двух ассирийских царств. Квинт Курций сочинял басни. Плутарх опровергает Геродота. О Цезаре у нас было бы иное представление, будь Верцингеторикс автором его комментариев.
Древняя история туманна из-за скудости источников, новая изобилует ими; и Бувар с Пекюше вернулись к Франции, принялись за Сисмонди.
Смена во времени такого множества людей внушила им желание познакомиться с ними поближе, вмешаться в дело. Им хотелось прочитать в подлиннике Григория Турского, Монстреле, Коммина, всех, чьи имена звучали странно или приятно.
Но события перепутывались у них в голове, так как они не знали хронологии.
По счастью у них была мнемоника Дюмушеля, книжка in 12ў в папке, с таким эпиграфом: «Учи забавляя!»
В ней сочетались три системы — Аллеви, Пари и Фенегля.
Аллеви преобразует цифры в фигуры, причем 1 изображается башней, 2 — птицей, 3 — верблюдом и так далее. Пари поражает воображение ребусами: кресло, украшенное гвоздями (clous) с винтиками (vis), дает: clou, vis — Кловис, и так как масло на огне издает «рик, рик», то мерланы на сковородке напомнят Хильперика. Фенегль делит вселенную на дома с комнатами, из которых в каждой четыре стены, в каждой стене девять простенков и на каждом простенке — по эмблеме. Таким образом, первый король первой династии займет в первой комнате первый простенок, маяк (phare) на горе (mont) укажет, что его звали «Pharamond» — Фарамунд, по системе Пари, а если, по совету Аллеви, поместить сверху зеркало, означающее 4, птицу — 2 и обруч — 0, то получается 420, год воцарения этого короля.
Для большей ясности они приняли за мнемоническую основу собственный свой дом, свое обиталище, связав с каждой из его частей особое событие, и двор, сад, окрестности, весь край имели для них отныне только тот смысл, что способствовали памяти. Межевые столбы на полях ограничивали определенные эпохи, яблони были родословными древами, кусты — сражениями, мир стал символом. На стенах они отыскивали множество отсутствующих вещей, начинали видеть их в конце концов, но уже не знали годов, означаемых ими.
К
И начав с беспечного отношения к годам, они кончили презрительным отношением к фактам.
Вот философия истории действительно существенна!
Бувар не мог дочитать до конца знаменитой речи Боссюэта.
— Орел из Мо шутник! Он забывает про Китай, Индию и Америку! Но заботливо нам сообщает, что Феодосий был «радостью вселенной», что Авраам «стоял наравне с царями» и что философия греков ведет свое начало от евреев. Его интерес к евреям меня раздражает.
Пекюше согласился с этим мнением и посоветовал Бувару читать Вико.
— Можно ли допустить, — возражал Бувар, — чтобы басни были правдивее, чем истины историков?
Пекюше попытался толковать мифы, увязнув в Scienza Nuova.
— Не станешь же ты отрицать, что у провидения есть план?
— Я его не знаю, — сказал Бувар.
И они решили положиться в этом отношении на Дюмушеля.
Профессор признался, что теперь он в области истории сбит с толку.
— Она меняется что ни день. Сомнению подвергаются римские цари и странствия Пифагора. Производятся нападки на Велизария, Вильгельма Телля и даже на Сида, оказавшегося, благодаря последним открытиям, простым разбойником. Приходится пожелать, чтобы больше не делалось открытий, а Институту надлежало бы даже установить своего рода канон, который предписал бы, чему надо верить.
В post-scriptum'e он привел правила критики, заимствованные им из курса Дону:
«Ссылка, в виде доказательства, на свидетельство масс — плохое доказательство; массы не для того существуют, чтобы свидетельствовать.
Следует отвергать невозможные вещи, например, утверждение, будто Павзаний видел камень, проглоченный Сатурном.
Архитектура способна лгать, тому пример — арка на форуме, где Тит назван первым покорителем Иерусалима, который до него был взят Помпеем.
Медали вводят иногда в заблуждение. При Карле IX были выбиты монеты с чеканом Генриха II.
Надобно считаться с ловкостью подделывателей и пристрастием защитников и клеветников».
Мало кто из историков работал согласно этим правилам, все руководствовались интересами религии, нации, партии, доктрины, или желанием бранить королей, поучать народ, показывать примеры нравственного поведения.
Не лучше их и другие, притязающие только на роль повествователей, потому что всего нельзя рассказать, нужно выбирать. Но выбор документов будет всегда определяться известным направлением, и так как оно различно в зависимости от положения писателя, то никогда история не будет иметь твердого основания.