Бувар и Пекюше
Шрифт:
По другую сторону дерева сидели остальные болящие: женщина с лицом альбиноса отирала гноившиеся язвы на шее; у одной маленькой девочки синие очки наполовину закрывали лицо; старик с искривленным контрактурой позвоночником непроизвольными своими подергиваниями толкал идиота Марселя, одетого в рваную блузу и заплатанные штаны. Его плохо пришитая заячья губа обнажала передние зубы, а щека, раздутая чудовищным флюсом, была обвязана тряпками.
Все они держались за веревку, свисавшую с дерева; а птицы пели, в воздухе стоял запах разогретого дерна.
Испытуемые, однако, широко раскрывали веки, вместо того чтобы спать.
— Ничего забавного я покамест не вижу, — сказал Фуро. — Начинайте, я удалюсь на минутку.
И он вернулся, куря из Абд-Эль-Кадера, последней реликвии калитки с трубками.
Пекюше вспомнил об одном превосходном способе магнетизирования. Он стал совать себе в рот носы всех больных и втягивать их дыхание, чтобы привлечь к себе электричество, а Бувар в то же время сжимал дерево, с целью усилить истечение флюида.
Каменщик перестал икать, церковный сторож начал меньше дергаться, человек с контрактурой не двигался больше. Теперь можно было к ним приблизиться, подвергнуть их всевозможным испытаниям.
Врач кольнул Шамберлана ланцетом пониже уха, и тот слегка задрожал. У других чувствительность была очевидна; больной водянкой вскрикнул. Дочка же Барбея улыбалась, как во сне, и струйка крови текла у нее по подбородку. Фуро хотел сам произвести опыт и взять ланцет, но так как доктор его не дал, то он сильно ущипнул больную. Капитан пощекотал ей ноздри перышком, управляющий налогами собирался воткнуть ей булавку под кожу.
— Оставьте ее, — сказал Вокорбей, — тут удивляться нечему, собственно говоря! Истеричка! Здесь сам черт себе ногу сломит!
— Вот эта женщина — врач, — сказал Пекюше, указывая на страдавшую золотухой Викторию. — Она распознает болезни и назначает лекарства.
Ланглуа горел желанием посоветоваться с нею насчет своего катара, но не посмел; зато Кулон был храбрее и попросил чего-нибудь от ревматизма.
Пекюше вложил его правую руку в левую руку Виктории, и ясновидящая, все еще не открывая глаз, с немного красными щеками, с дрожащими губами, сначала несла вздор, а затем предписала valum becum.
Она служила когда-то в Байе у аптекаря. Вокорбей из этого заключил, что она хотела сказать album graecum, слово, может быть, попавшееся ей на глаза в аптеке.
Затем он подошел к старику Лемуану, который, по словам Бувара, видел веши сквозь непрозрачные покровы.
Это был спившийся школьный учитель. Седые волосы развевались вокруг лица, и, прислонившись к дереву, повернув руки ладонями кверху, он спал с величественным видом, хотя солнце било ему прямо в глаза.
Врач приложил к его ресницам двойной галстук, а Бувар поднес газету и сказал повелительно:
— Читайте!
Он опустил лоб, пошевелил мышцами лица, потом запрокинул голову и наконец прочитал по слогам:
— Кон-сти-ту-цио-налист.
— Но при некоторой ловкости всякая повязка может соскользнуть!
Недоверие
— Хорошо, — сказал тот.
И, вынув часы, спросил:
— Чем занята моя жена?
Дочь Барбея долго колебалась, затем угрюмо произнесла:
— Как? Что? А, я знаю! Она пришивает ленты к соломенной шляпе.
Вокорбей вырвал листок из памятной книжки и написал записку, которую взялся отнести усердный писец нотариуса.
Сеанс был окончен. Больные разошлись.
Бувару и Пекюше в общем не посчастливилось. Это произошло из-за температуры или табачного дыма или же зонтика аббата Жефруа с медною отделкой: этот металл препятствует истечению флюида.
Вокорбей пожал плечами.
Тем не менее не станет же он оспаривать добросовестность гг. Делеза, Бертрана, Морена, Жюля Клоке. А эти ученые утверждают, что сомнамбулы предсказывали события, безболезненно выносили мучительные операции.
Аббат сообщил более удивительные истории. Один миссионер видел браминов, бегавших по дороге вниз головой. Великий Лама в Тибете вспарывает себе кишки, чтобы пророчествовать.
— Вы шутите? — спросил врач.
— Ничуть!
— Да бросьте! Что за басни!
И уклонившись в сторону от проблемы, все стали рассказывать анекдоты.
— У меня, — сказал бакалейный торговец, — была собака, которая всегда хворала, когда месяц начинался с пятницы.
— Нас было четырнадцать детей, — подхватил мировой судья. — Я родился четырнадцатого числа, женился четырнадцатого, и мои именины приходятся на четырнадцатое число. Объясните-ка мне эту штуку.
Бельжамб несколько раз видел во сне число постояльцев, которое у него будет на следующий день в гостинице, а Пти рассказал об ужине Казотта.
Тут кюре привел такое соображение:
— Почему бы не видеть в этом просто-напросто…
— Чертей, не правда ли? — сказал Вокорбей.
Аббат вместо ответа качнул головою.
Мареско заговорил о дельфийской пифии.
— Это, несомненно, объяснялось миазмами.
— Ах, теперь уж миазмами!
— А я допускаю существование флюида, — возразил Бувар.
— Неврозно-астрального, — прибавил Пекюше.
— Но докажите его присутствие. Покажите-ка нам ваш флюид. И к тому же флюиды вышли из моды, поверьте мне.
Вокорбей отошел подальше в тень. За ним последовали гости.
— Когда вы говорите ребенку: «Я — волк, я тебя съем», он представляет себе, что вы волк, и боится; следовательно, это — сновидение, вызванное словами. Подобным же образом погруженный в сомнамбулизм принимает какие угодно фантазии. У него действует память и спит воображение, он всегда повинуется и, думая, что мыслит, испытывает одни лишь ощущения. По этому способу можно внушать преступные замыслы; добропорядочные люди могут оказаться дикими зверями и превратиться невольно в людоедов.