Бувар и Пекюше
Шрифт:
— Презренный! Ты позоришь село, в котором родился на свет.
Его особа не внушала людям никакого почтения. К тому же Пекюше беспокоил сад. Где взять время, чтобы поддерживать его в хорошем состоянии? Фермой пусть занимается Бувар. Так и порешили они, обсудив этот вопрос.
Первым делом надо было устроить хорошие парники. Пекюше велел выстроить парник из кирпича. Сам выкрасил раму и, опасаясь влияния зноя, замазал мелом все стекла.
Из предосторожности он снимал с черенков концы вместе с листьями. Затем пристрастился к отводкам. Испробовал несколько способов прививки, — прививку дудкой, венчиком, щитком, травянистую, английскую.
По два раза в день брал он лейку и раскачивал ею над растениями, словно кадилом. По мере того как зелень их становилась ярче под падавшей мелким дождиком водою, он как будто сам утолял свою жажду и возрождался. Затем, уступая опьянению, срывал наконечник с лейки и лил прямо из горлышка, обильно.
В конце буковой аллеи, возле гипсовой дамы возвышался своего рода шалаш из круглых бревен. Там Пекюше запирал инструменты и проводил блаженные часы, очищая семена, надписывая ярлыки, приводя в порядок свои горшочки. Чтобы отдохнуть, он усаживался перед дверью, на ящике и размышлял над улучшениями.
У крыльца он насадил на двух клумбах герань, между кипарисами и низкорослыми деревцами вырастил подсолнечники, и когда грядки покрылись золотыми почками, а все аллеи посыпаны были чистым песком, то сад стал ослеплять их изобилием желтых красок.
Но парники кишели личинками; хотя для удобрения были применены опавшие листья, под выкрашенными рамами и замазанными стеклами росли одни лишь рахитичные злаки. Черенки не принимались, прививки отлипали, сок отводков остановился; от сеянцев можно было прийти в отчаяние. Ветер забавлялся тем, что опрокидывал тычинки фасоли. Обилие навоза повредило клубнике, недостаточное пасынкование — томатам.
Не удались Пекюше кудрявая капуста, демьянка, брюква и родниковый кресс, который он хотел вырастить в лохани. После оттепели погибли все артишоки. Утешила его капуста. Особенные надежды подавал один кочан. Он расцветал, разрастался, стал наконец чудовищным и совершенно несъедобным. Все равно Пекюше радовался, что владеет чудом природы.
Тогда он решился на дело, которое казалось ему верхом искусства: на выращивание дынь.
Он посадил семена различных сортов в тарелки с черноземом и закопал их в парнике. Затем соорудил второй парник; и когда земля прогрелась, пересадил в него самые красивые ростки, прикрыв их стеклами. Он сделал все обрезки по правилам хорошего садовника, не тронул цветов, дал завязаться плодам, выбрал по одному на каждой плети, уничтожив остальные, и лишь только они достигли величины ореха, просунул под них дощечку, чтобы не дать им прогнить от соприкосновения с навозом. Он их полизал, проветривал, стирал влагу со стекол носовым платком и, едва показывались тучи, живо приносил рогожу.
По ночам он не спал. Несколько раз он даже вставал с постели и, натянув на босу ногу сапоги, в сорочке, стуча зубами, пробегал через весь сад, чтобы накрыть парники своим одеялом.
Канталупы созрели. Отведав первую, Бувар состроил гримасу. Вторая была не лучше, третья тоже. Пекюше находил для каждой особое оправдание, вплоть до последней, которую он выбросил за окно, объявив, что ничего не может понять.
В самом деле, так как он выращивал рядом различные сорта, то сахарные дыни смешались с огородными, большая португальская с большой монгольской, соседство томатов усугубило анархию, и в итоге получились отвратительные ублюдки, напоминавшие вкусом тыкву.
Тогда
Но пассифлоры он посадил в тени, анютины глазки — на солнце, покрыл навозом гиацинты, полил лилии после цветения, загубил рододендроны чрезмерным подрезыванием, поощрил рост фуксии столярным клеем и зажарил гранатовое деревцо, подвергнув его в кухне действию огня.
Когда наступили холода, он прикрыл шиповник колпаками из толстой бумаги, обмазав ее сальною свечой; это имело вид сахарных голов, державшихся в воздухе на палках. У далий были огромные подпорки. И между этими прямыми линиями виднелись искривленные ветви японской софоры, которая оставалась неизменной, не увядала и не цвела.
Однако самые редкостные деревья процветают в столичных садах, должны же они привиться и в Шавиньоле; и Пекюше обзавелся индийской лилией, китайской розой и эвкалиптом, который был тогда на заре своей славы. Все его опыты не имели успеха. Пекюше с каждым разом все больше недоумевал.
Бувар тоже наталкивался на затруднения. Друзья советовались, открывали одну книгу, переходили к другой, затем не знали, на что решиться ввиду противоречивых указаний.
Так, например, Пювис рекомендует мергель, руководство Роре отвергает его.
Что до извести, то, несмотря на пример Франклина, Рьефель и Риго от нее как будто не в восторге.
Держать землю под паром Бувар считал средневековым предрассудком, Между тем Леклерк указывает случаи, когда это почти необходимо. Гаспарен ссылается на некоего лионца, который в течение полувека выращивал хлебные злаки на одном и том же поле: это опрокидывает теорию севооборота. Тюль восхваляет обработку земли в ущерб удобрению; но вот появляется майор Битсон и отменяет удобрение вместе с обработкой земли!
Чтобы предугадывать погоду по приметам, они согласно классификации Лек-Говарда изучили облака, — те, что развеваются подобно гривам, те, что похожи на острова, те, которые можно принять за снежные горы, — стараясь отличать серые тучи от перистых, слоистые от кучевых. Формы изменялись, прежде чем они успевали подобрать название.
Барометр их обманывал, термометр не давал никаких указаний. Но они прибегли к фокусу, придуманному при Людовике XV некоим турским священником. Помещенная в банку пиявка должна была подниматься в случае дождя, держаться на дне при устойчивой ясной погоде, извиваться, когда грозила буря. Атмосфера почти всегда противоречила пиявке. Они поместили вместе с нею еще трех. Все четыре вели себя различно.
После долгих размышлений Бувар пришел к убеждению, что заблуждался. Его поместье требовало крупной культуры, интенсивной системы, и он рискнул всем своим свободным капиталом: тридцатью тысячами франков.
Подстрекаемый своим другом, он помешался на удобрениях. Яму для компостов он заполнил ветками, кровью, кишками, перьями, всем, что мог найти. Применял фекальную жидкость, бельгийскую, швейцарскую, щелок, копченую сельдь, водоросли, тряпки, выписывал гуано, попытался его изготовлять и, проводя до конца свои принципы, не допускал, чтобы зря пропадала моча: он уничтожил отхожие места. К нему во двор приносили трупы животных, и он унавоживал ими землю. Кусками падали усеяны были все поля. Бувар улыбался посреди этой заразы. Установленный на телеге насос обдавал навозною жижею всходы. Тем, чьи лица выражали отвращение, он говорил: