Бувар и Пекюше
Шрифт:
— Ах, в самом деле, какое несчастье; это очень обидно! Поверьте, что я вам сочувствую.
Прочие не обнаруживали никакого огорчения. Беседовали, улыбались, указывали рукою на пламя. Один старик подобрал горевшие колосья, чтобы раскурить трубку. Дети пустились в пляс. Какой-то бездельник даже крикнул, что это очень весело.
— Да, уж веселье, нечего сказать! — откликнулся Пекюше, услышав эти слова.
Огонь утих, кучи уменьшились, и через час остался один только пепел, образуя на равнине круглые и черные следы. Тогда толпа разошлась.
Г-жа Борден и аббат Жефруа проводили домой Бувара и Пекюше.
По
Оставшись наедине, они стали размышлять о причине пожара, и вместо того, чтобы вместе со всеми объяснить его самовозгоранием сырой соломы, заподозрили месть. Она, несомненно, исходила от дядюшки Гуи или, быть может, от истребителя кротов. За полгода до того Бувар отказался от его услуг и даже утверждал в кругу кое-каких слушателей, что это ремесло постыдно, что правительству надлежало бы его запретить. С тех пор этот человек бродил по окрестностям. Он не брил бороды и казался им страшным, особенно по вечерам, когда появлялся у ворот, раскачивая длинным шестом с висевшими на нем кротами.
Убыток был значительный, и чтобы разобраться в положении, Пекюше целую неделю просидел над книгами Бувара, которые показались ему «настоящим лабиринтом». Сличив переписку и приходо-расходные книги с карандашными пометками и ссылками, он установил истину: никакого товара для продажи, ни одной предстоящей получки, а в кассе — нуль. Капитал выражался дефицитом в тридцать три тысячи франков.
Бувар ни за что не хотел этому поверить, и больше двадцати раз начинали они считать наново. Каждый раз они приходили к тому же выводу. Еще два года подобной агрономической деятельности — и она поглотит их состояние. Единственным исходом было все продать.
Во всяком случае нужно было посоветоваться с нотариусом. Шаг был слишком тягостен. Пекюше взял это на себя.
По мнению нотариуса, г-на Мареско, лучше было не делать объявлений. Он обещал поговорить о ферме с серьезными клиентами и сообщить их предложения.
— Прекрасно, — сказал Бувар, — время терпит.
Он пригласит фермера, а затем дело выяснится.
— Нам не будет хуже, чем раньше; но только теперь мы должны быть бережливы.
Это было не по вкусу Пекюше в связи с его садоводством, и спустя несколько дней он сказал:
— Нам следовало бы заняться исключительно фруктовым садом, не для развлечения, а ради выгоды. Груша, которая обходится в три су, продается иногда в столице чуть ли не за пять или шесть франков! Садоводы создают себе на абрикосах ренту в двадцать пять тысяч ливров! В Санкт-Петербурге зимою платят по наполеондору за кисть винограда! Согласись, что это выгодное дело. А что для него требуется? Уход, навоз да хорошо наточенный садовый нож.
Он так распалил воображение Бувара, что они немедленно принялись искать в своих книгах номенклатуру саженцев, какие следовало купить, и, выбрав названия, казавшиеся им чудесными, обратились к владельцу питомника в Фалезе, который поспешил доставить им триста ростков, не находивших сбыта.
Они пригласили слесаря для подпорок, скобяника для поддержек, плотника для подставок. Формы деревьев были нарисованы заранее. Куски досок на стене изображали канделябры. К двум столбам, поставленным по обе
Когда ямы были вырыты, они обрезали концы всех корней, и хороших и плохих, и воткнули их в компост. Спустя полгода ростки погибли.
Последовали новые заказы владельцу питомника и новые насаждения в ямах еще большей глубины. Но земля разбухла от дождей, прививки погрузились в нее от собственного веса, и деревья отделились от корней.
С наступлением весны Пекюше принялся за стрижку грушевых деревьев. Он не срубил отвесных побегов, пощадил молодые отрасли и, упорствуя в желании расположить дюшесы прямоугольно, так, чтобы они образовали односторонние кордоны, неизменно ломал их или вырывал. Что касается персиковых деревьев, то он запутался в том, какие ветки — побочные верхние, побочные нижние, и какие — вторичные побочные нижние, и ему никак не удавалось расположить шпалерник таким правильным прямоугольником, с шестью ветвями справа и шестью слева, не считая двух главных, чтобы они напоминали в своей совокупности красивую рыбью кость.
Бувар попытался направлять рост абрикосовых деревьев; они его не слушались. Он подрубил их стволы в уровень с почвой; ни одно не выросло вновь. Вишневые деревья, на которых он сделал насечки, пустили клей.
Сначала они делали насечки очень длинные, чем погубили почки при основании; затем — слишком короткие, что повлекло за собою чрезмерную ветвистость; и часто колебались, не умея отличить древесные глазки от цветочных. Сначала они радовались цветам, но, убедившись в своем заблуждении, срывали три четверти их, чтобы укрепить остальные.
Все время они толковали о соках и камбии, о привязывании деревьев, надламывании, обрывании почек. В столовой на стене они повесили в рамке список своих питомцев за номерами, воспроизведенными в саду на маленьких деревянных дощечках.
Вставая на рассвете, они работали до позднего вечера. Во время весенних заморозков, по утрам, Бувар носил под блузой фуфайку, Пекюше под передником — старый сюртук, и люди, проходившие мимо калитки, слышали в тумане их кашель.
Иногда Пекюше вынимал из кармана свое руководство, изучал какой-нибудь параграф стоя, придерживая рукою лопату, в позе садовника, чье изображение украшало заглавный лист книги. Это сходство даже весьма ему льстило. Он проникся большим уважением к автору.
Бувар не сходил с высокой лестницы перед пирамидами. Однажды он почувствовал головокружение и, уже не решаясь слезть, крикнул Пекюше, чтобы тот ему помог.
Наконец появились груши; в саду были также сливы. Тогда они применили все рекомендуемые средства против птиц. Но зеркальные осколки сверкали так, что можно было ослепнуть, трещотка ветряной мельницы будила их по ночам. На чучело садились воробьи. Они сделали второе, затем третье, изменяя их наряды, — безуспешно.
Однако было основание рассчитывать на некоторый доход. Не успел Пекюше поделиться этой вестью с Буваром, как вдруг послышался гром и полил дождь, сильный и тяжелый. Ветер порывами сотрясал всю поверхность шпалерника, подпорки падали одна за другою, и несчастные деревца, раскачиваясь, ударялись грушами друг о друга.