Буйный Терек. Книга 2
Шрифт:
В зрительном зале было уже совсем светло. Горели, потрескивая, сальные свечи. Слышался сдержанный смех, скрип скамей, на которых расположились те, кто не мог по своему положению занимать стулья и полукресла двух первых рядов.
Генералы встали и вышли покурить в переднюю, молоденькие девицы шумно взбегали на второй этаж, солидные майорши и полковницы, вздыхая и перешептываясь, не без удовольствия поглядывали наверх, откуда раздавались смех, возгласы, а то и хлопанье пробок.
— Не угодно ли, Евдоксия Павловна, подняться
— А для нашего брата замороженное Клико, — весело добавил Стенбок.
Но в эту минуту барабан, заменявший гонг, грохнул за кулисой, и на освещенную сцену вышел синьор Моски уже в новом костюме. Теперь на нем был полуфрак с поднятыми кверху плечами, короткими фалдами и узкие, со штрипками брюки. Словом, так одевались парижские франты в период консульства Наполеона.
Шум в зале стих. Сейчас же с хоров и со второго этажа спеша сошли и сбежали молодые девицы, юнкера, прапорщики и все, кто только что развлекался в «буфетной».
— Сейчас мадемуазель Лючия покажет вам свое искусство в танце. Ею будет исполнено фанданго, один из самых темпераментных испанских танцев, — объявил Моски.
На сцену вышли двое артистов: один — все тот же буффонный король Георг, другой — смуглый брюнет небольшого роста. У Георга была скрипка, брюнет нес гитару и мандолину. Моски еще раз поклонился, и все трое стали настраивать инструменты. Затем итальянец взял на гитаре долгий бархатный аккорд и, взглянув на скрипача, сказал:
— А перед этим мы, трое артистов-музыкантов труппы, господа Пиетро Винтолли, Фома Коррен и я, — он наклонил голову, — исполним для почтеннейшей публикуй итальянскую элегию «Люблю тебя, прекрасное светило». Начинайте!
Зал и сцена были хорошо освещены, и зрители видели, как преобразился старый итальянец. По-видимому, господин Моски был прирожденным музыкантом и драматические роли исполнял лишь в силу необходимости, из-за малочисленности своей труппы. Глаза его горели вдохновенным, творческим огнем.
Зрители слушали элегию, и даже те, кто теснился за окнами, сдерживая дыхание, внимали лившейся из залы мелодии.
— Однако этот бездомный лаццарони отличный артист и музыкант, — довольно громко сказал Чегодаев, удивленно поднимая брови, но никто не ответил ему, так все были захвачены мастерски исполняемой музыкальной «пиесой».
Еще два-три аккорда гитары, мягкое рокотание мандолинной струны и прощальное звучание скрипки. Артисты встали. Зал шумно аплодировал им. Растроганный Моски, прижимая к груди гитару, кланялся зрителям, а Пиетро Винтолли и Коррен, улыбаясь, отвешивали поклоны. Затем музыканты резво заиграли фанданго, испанский танец, известный в России с 1815 года, когда войска Александра после победного похода во Францию возвратились домой.
— Эк как рванули! — одобрительно раздался из рядов чей-то бас.
Это Федюшкин по-своему похвалил стремительный,
— А ваша цыганка и танцуя не сводит с вас глаз, Александр Николаевич, — шепнула Евдоксия Павловна Небольсину. — Ей в этом танце нужны кастаньеты, — таким же безразличным тоном продолжала она.
Небольсин промолчал, хотя он и сам заметил, как мадемуазель Лючия несколько раз, будто случайно, бросала на него быстрый, скользящий взгляд. Из-за кулисы вышел человек, одетый в черный камзол, кожаные штаны, с ботфортами на ногах, весьма походивший на опереточного пирата, он позванивал колокольчиками, висевшими на руке, бил в тамбурин и, притоптывая в такт танцу, помогал бурной пляске мадемуазель Лючии.
Музыка оборвалась, и танцовщица мгновенно застыла в картинной позе с откинутой головой и театрально вскинутыми вверх руками. Она действительно была прелестна и хорошо исполнила пламенный фанданго. Все в зале, даже обе генеральши, до сего времени снисходительно взиравшие на игру, пение и буффонную клоунаду актеров, вышли из величественного спокойствия и тоже зааплодировали артистам.
— Она пикантна и с немалым огоньком, — уже без иронии сказала Евдоксия Павловна.
Стенбок, не переставая хлопать в ладоши, добавил:
— Этой крошке следовало бы выступать в Петербурге, там ее оценили бы знатоки…
— Особенно гвардейская молодежь! — вдруг вставил свое слово и его превосходительство, действительный статский советник Чегодаев.
— Вы правы, генерал. Там она совершила бы фурор и успех ее был бы полный, — заметил сидевший за их спиной в третьем ряду Пулло.
Синьор Моски, взяв мадемуазель Лючию за руку, подвел ее ближе к рампе, и они оба, раскрасневшиеся, счастливые, улыбающиеся, раскланивались с публикой, а Лючия, встретив взгляд Небольсина, дружески, как старому знакомому, кивнула.
— Наша греческая Тальони имеет успех не только среди столичной гвардейской молодежи, но и у боевых кавказских капитанов, — засмеялась мадам Чегодаева.
В шуме возгласов, громких аплодисментов и криков «бис» ее не расслышал никто, кроме Небольсина.
— А сейчас мадам Полина Смирнова, супруга нашего гарнизонного лекаря и обладательница редкого голоса, исполнит по нашей просьбе модный и любимый всеми романс Варламова «Красный сарафан», — появляясь за спиной все еще раскланивавшихся актеров, произнес распорядитель вечера поручик Володин.