Была бесконечной война…
Шрифт:
Наталья долго ползла от страшного места, не отваживаясь приподняться. Её пальто, перепачканное в грязи, вымокло, отяжелело. От холода и сырости знобило. А может быть, колотило от страха. Прячась, пробралась к дому, но заходить не стала. Трясущимися руками, забивая под ногти землю, разрыла на огороде потайную яму, вытащила мешок с одеждой, завернула в платок несколько морковин, оставшимися набила карманы и осторожно, перебежками, чтобы никому не попадаться на глаза, стала пробираться назад берегом озера.
Возвращение
Снег сыпал и сыпал, пламя костра слизывало его налету,
В конце октября советские войска заняли деревни Марченского, Руднянского, Газьбинского сельсоветов, в середине ноября прорвали оборону западнее Невеля и наступали в районе озёр Ордово и Езерище. В Кайках у немцев артиллерийский полк, в Сурмино – оружейные склады. И теперь с той стороны грохотало так, что земля сотрясалась даже здесь, в лесном сховище беженцев. «Со дня на день Езерище будет свободно. Откатятся немцы к Бычихе и Городку – куда им против Красной Армии! – радостно размышлял Василий Семёнович. – Надо сниматься и двигаться к дому», – решил окончательно.
– Севостьянову – на санки! – приказал, понимая, что больная Наталья не пройдёт и десяти шагов. – Детишек закутайте и тоже на санки. Остальным – пешью. Выдвинемся завтра утром.
Наталью лихорадило уже больше недели. Прасковья Макаровна отпаивала её отваром коры дуба, аира и корня валерианы, которая во множестве торчала из-под снега в болотной низинке, но мучительная боль по-прежнему ломила виски, выворачивала живот. Когда по телу пошла красная сыпь, сомнений не осталось – нагрянул тиф.
«Молочка бы для поддержки, да где ж его взять? – думала Сепачёва, готовя обессиленную золовку в дорогу. – Ну, ничего, доберёмся до дома, там и стены помогут! Если банька уцелела, вшей в момент выведем, из одежды кипятком выварим».
– Мамочка, как ноги твои? Сдюжишь пешком? – жалостливо посмотрела на Ефросинью Фёдоровну, сгорбленную, с еловым кийком в руках, постаревшую за последние месяцы, будто за годы.
– Можа, і павалюся дзе, калі Бог не дапаможа [28] , – смиренная улыбка озарила её вымученное морщинистое личико.
28
Может, и повалюсь где, если Бог не поможет (бел.).
Двигались медленно. Василий Семёнович волок санки с Натальей. Нина и Вовка, спотыкаясь, падая, упорно тащили Галю с Ларисой. Останавливались, поджидали отстающих, прислушивались к звукам канонады.
– Кажется, в самое пекло идём! – после очередного орудийного залпа тревожно заметила Прасковья Макаровна, поправляя на плече мешок.
– Типун тебе на язык! – проворчал Сепачёв. – Далеко до передовой, да нам туда и не надо. Просто наготове будем, чтобы сразу к нашим.
Всё чаще приходилось обходить огромные воронки, зияющие чёрными пастями среди пышного снега, обсыпанного земляной крошкой мёрзлых комьев, перелезать через обугленные, вывороченные взрывами или срезанные снарядами, точно лезвием, деревья.
– Впереди поляна, сделаем привал! – предложил Сепачёв, ускоряя шаг, но едва не
Василий Семёнович поднял руку:
– Передышка отменяется! Обходим слева. Скоро выйдем из леса, тогда отдохнём, – и с омерзением сплюнул в сторону поляны.
Беженцы растянулись по голому заснеженному полю длинным, медленно движущимся караваном. Уставшие дети просились на руки к матерям, те, обессиленные, уговаривали:
– Ещё чуть-чуть. Скоро снова отдохнём. Надо до кустов дойти. Здесь мы как на ладони.
– Поле-то козловское как-будто? Козлы скоро? – вертела головой Прасковья Макаровна.
– От Козлов одни трубы остались, – Ефросинья Фёдоровна, волокущаяся след в след за дочкой, оглянулась и, потеряв равновесие, шагнула в сторону. Оглушительный взрыв вспорол замёрзшее поле, хлестнул месивом грязи, снега и крови по припавшим к земле людям.
Сепачёв приподнялся, дотянулся до слетевшей шапки, отряхнул, нахлобучил на макушку и только тогда, пересилив себя, обернулся на жалкую, навьюченную мешками с домашним скарбом караван-вереницу:
– Поднимаемся, бабоньки! – скомандовал хрипло.
Бабы зашевелились. Наталья, очнувшись, оторвала от саней голову и, протирая глаза от осыпавшего её месива, попыталась разглядеть своих девочек:
– Лора! Галя! – звала слабым голосом, который утонул в общем крике перепуганных женщин и детей.
На снегу неподвижно лежали окровавленные тела Прасковьи Макаровны и Ефросиньи Фёдоровны.
С отчаянным остервенением Сепачёв снова сорвал с головы шапку и смял её дрожащими руками. Ветер взлохматил его седые волосы, резким порывом швырнул в лицо мёртвенно-холодной снеговой порошей. По грязным заросшим щекам медленно потекли мутные ручейки.
От внезапных мощных залповых ударов содрогнулось небо. Огромная дымовая туча со всполохами орудийного огня мгновенно затянула грохочущий горизонт.
– В лес! – закричал Василий Семёнович и, ухватив верёвку, потащил санки с Натальей.
Снаряды густо сеялись по полю и между деревьями, разрывы обжигали землю, осыпали её расплавленными осколками, обрекая на долгое бесплодие. Беженцы метались от воронки к воронке. Спешили за Сепачёвым, боясь потерять его из вида, словно лишь на него одного была вся надежда. Когда в воздухе зазвенело долго и невыносимо-пронзительно, на одной ноте, до тошноты противно, из-за снежного холмика с густой разлапистой ёлкой вдруг раздалось громкое: «Ложи-и-ись!». Мелькнул едва заметный белый маскхалат, и кто-то, сбив с ног Сепачёва, рухнул вместе с ним в снег рядом с санками.
Ночевали в окопах. Солдаты откармливали беженцев, делясь пайком, жалели детишек, рассовывали им в карманы сахар. Бабы плакали, не веря, что дождались этого часа. Вот они – наши!
Сепачёв с Вовкой помогли Наталье подняться с санок и молча застыли перед домом. Он зиял выбитыми окнами, чернотой пустого дверного проёма. Крыша разворочена, выломанные перекладины торчат, будто оголённые рёбра. Сарай покрошен в щепу. Двор усеян обломками, стёклами, мелкой льняной кострой, которой утеплялся потолок. Но вот чудо – сохранилась печка, хоть и требовала мелкой починки.