Была бесконечной война…
Шрифт:
– Мама, не рви сердце, себя побереги, нас пожалей, как мы без тебя? – подняла на Наталью заплаканные глаза: – Пришли ночью, забрали Васечку…
Андреевна взвыла, заскребла пальцами по полу, так что из-под ногтей показалась кровь, но этой боли она не чувствовала:
– Убили! Убили моего мальчика-а-а!
– Слышала, партизаны мосты на бычихинской дороге взорвали? Эшелон под откос. Вот и озверели. У нас похватали железнодорожников. Расстреляли сразу, на рассвете, – глухо объясняла Мария, не в силах больше плакать. Она словно окаменела.
Выстрелы на Сенной не смолкали долго. Машинами привозили на казнь крестьян из окрестных деревень: Пруд,
Холодным пасмурным утром в хату постучали Трофимовы племянники: двенадцатилетняя Нина Сепачёва и десятилетний Вова. Дети частенько наведывались в гости то с передачками для девочек, то по поручению Прасковьи Макаровны – в огороде Наталье помочь, то просто от нечего делать. Угостит тётка жидкой похлёбкой, лепёшкой или бульбиной – так в гостях всегда вкуснее, чем дома.
– Мамка послала сказать, – затараторил Вова, от волнения вытаращив глаза.
– Я объясню! – перебила Нина по праву старшинства. – К нам отцовы знакомые вчера наведались из Козлов. Деревню-то – страх какой! – немцы пожгли. А люди, кто живые остались, ушли в лес, в болота…
– На холоде! Голодные! – не стерпел Вовка.
Нина недовольно покосилась на брата:
– Потому и пришли, что одежда нужна да поесть. Мамка сказала, вы, тётя Наташа, их тоже ведаете! Может, дадите чего?
– Сюда, через всю деревню, они идти побоялись, – снова вставил Вовка.
Наталья задумалась. Когда в сорок первом шли бои за Езерище, она с детишками и свекровью пряталась в Козлах, в хате у знакомых Ефросиньи Фёдоровны, куда та и привела. Народу набилось битком. Однако хозяева никому не отказали. Приютили. Накормили. Спали на полу, впритирку, как были – в одежде.
– Ай, беда-то какая! – всплеснула руками. – Как же без хаты, без крыши?
– Землянки роют, – деловито пояснил племянник.
Собрав в хатуль вещи: из своей и Трофимовой одежды – кофты, старый пиджак, латаное одеяльце, – отсыпала соли, немного зерна, положила немецкого хлеба, лепёшек. Хотела передать детям, но раздумала.
– С вами пойду!
– Куды зноў? – проснувшись, заворчала свекровь. – Што табе, як іголак наторкалі? [20]
– Я быстро! Провожу ваших внуков: одни ребятки – как бы чего… А вы, мама, за малышнёй приглядите, – и подтолкнула племянников к Ефросинье Фёдоровне: – А ну, бабушку обнять да поцеловать!
20
Куда опять? Что тебе, как иголок наторкали? (бел.).
Наталье нестерпимо захотелось увидеть старика Степанова, когда-то приютившего их в трудный час. Ей казалось, что он чем-то неуловимо похож на деда Гришу, словно тот возвратился из небытия, и теперь можно уткнуться в его пушистую бороду, а он будет гладить по голове большой шершавой ладонью, напевая густым басом: «Золотко ты наше, внучечка Натальюшка, да сохранит тебя Господь и помилует, да защитит Пресвятая Богородица!».
Степанов и впрямь тепло обнял Наталью. Его блёклые глаза – то ли выжжены гарью и дымом деревни, то ли болезненно воспалены холодом и сыростью болот – слезились, руки дрожали. В который раз он делился пережитым:
– Баба мая з агарода ўбачыла, як удалечыні пабліскваюць нямецкія каскі, і да мяне: «Немцы!» Я агрызнуўся: «Адкуль немцы? Супакойся!»
21
Баба моя с огорода увидела, как вдали поблёскивают немецкие каски, и ко мне: «Немцы!» Я огрызнулся: «Откуда немцы? Успокойся!» А она кричит: «Немцы! Убьют нас!» Из хаты выглянул: точно, на том конце деревни они. Мы огородами к лесу поползли. Я там землянку давно выкопал, от бомбёжек прятаться. Пригодилась… Когда загорелись первые хаты, баба заголосила. А что сделаешь? Дымом небо заволокло, страшно смотреть! Потом в болото ушли. Каратели же, как волки. Нет, какие же они волки? Они страшнее дьявола! Зверь-то подобрее будет… (бел.).
Возвращаясь домой, Наталья снова и снова взволнованно перебирала каждую минутку встречи со Степановым, не предполагая даже, что видела его в последний раз. Через пять месяцев, четырнадцатого апреля сорок третьего, фашисты вернулись в сожжённые деревни и добили всех, оставшихся в живых.
Уже на повороте к хате заметила невысокую, хрупкую фигурку Маши Скуматовой с коромыслом и полными вёдрами.
– Как Андреевна?
Кума горестно вздохнула:
– Голосит день и ночь. Боюсь, чтоб умом не тронулась, – и понесла дальше по тропинке свою ношу, стараясь не расплескать налитую до краёв тёмную ледяную воду.
Наталья долго смотрела вслед, съёжившись от холода и от горькой соседской туги, что навалилась на её плечи, словно старое Машино коромысло с тяжёлыми вёдрами.
Беженцы
Сепачёв, простуженно кашляя, ввалился в хату к Севостьяновым и с порога, не отдышавшись, хрипло оповестил:
– Немцы сгоняют людей в эшелоны, отправляют в Городок, оттуда всех – в Германию. Наши-то наступают, уже под Смоленском! Скоро, скоро фрицам – кирдык! Забегали крысы… Напоследок тащат всё, что ещё не разграбили… Уходить надо! В лес! Собирайтесь! Тёплую одежду, продукты, спички…
– С малыми – в лес?! – Наталья в отчаянии опустилась на стул.
Василий Семёнович уже помогал Ефросинье Фёдоровне, которая, охая, сползала с печи.
– Чаго ты прыдумаў? Куды мяне цягнеш? Я ж на хворых нагах далёка не змагу пайсці [22] .
– Телегу достал. Конь повезёт. Самое важное берите, обязательно тулуп, валенки. Ночи уже холодные, не лето – конец сентября на дворе, – он закашлялся. – Сколько прятаться по лесам, никто не знает.
Старуха растерянно огляделась, перекрестилась на красный угол, куда уже давно, несмотря на косые взгляды невестки, прикрепила старенькую иконку Спаса, виновато улыбнулась:
22
Что ты придумал? Куда меня тянешь? Я ж на больных ногах далеко не смогу уйти (бел.).