Былинка в поле
Шрифт:
Кузьма спросил Марьку, видела ли она.
– Вам поблазнилось, а тебя, Марька, крест оборонял.
Марька тоже видела, только чью-то широкую спину в
дубленой бекеше с каракулевым серым воротником.
– Не воры ли?
– встревожилась Василиса, пряча деньги за поголешку чулка. А девки тут же подтвердили:
крались к амбару две воровски полусогнутые тени.
Автоном надел меховую безрукавку. Мать велела ему взять топор для обороны. Он усмехнулся, красуясь перед девками своей молодцеватой
– Не улыбь, все может быть, и тати нощные, - сказал отец, - стоят с курком али с ломом у сеней.... только ты башку-то высунешь, прижелезят лоб. Сядь, сам я пойду.
Надену шапку на палку, хитровато - наружу. Покойный мой тятя...
Кузьма вскоре вернулся.
– Хворостины нет на вас, девки. Шляетесь без божьего имени, вот и блазнится. Идите по домам.
– Да я своими глазыньками видела, батюшка Кузьма, ей-богу, святая икона, честное комсомольское, - настаивала Фиена перед свекром.
– Перестань, бесстыдная!
– осадила ее Василиса.
– Не даст старому молвить, так и стрекочет, так и сорочит.
Забрала волю без мужа. А вы, девки, не прохлаждайтесь, марш по домам и за дело.
– Боимся, Влсилпса Федотовна.
Кузьма велел сыну проводить девок, да и ночку под Новый год погулять можно удальцу.
– Тогда я махну в совхоз к Тимке Цевневу, - Автоном надел тулуп с белым воротником, распахнул черные с изнанки широченные полы: - Прячьтесь, девки!
– повернул на Марьку заигравшие синие глаза: - Ныряй, соловей!
Марька спряталась за девок.
– Ты заночуй у своего дружка, водой не разольешь вас, Автонома да Тимофея. Гуляй, пока помощница сатаны - жена не запутляла, - говорил Кузьма, выпроваживая сына.
– А ты, Фпена, проведай хворого отца. Снеси бутылку да селедку. Поздно уж, останься у родителя.
"Хитрят, выручку считать без меня норовят", - подумала Фиена. Но ее так и поджигало желание погулять с девками всю-то ноченьку под Новый год. Накинула шаль на голову, сунула рукп в рукава и выметнулась из дома.
– Завесь, старая, окна, - в голосе Кузьмы звучала неожиданная для Василисы строгость.
– О делах посерьезнее свадебных поговорить надо. Не знаю, радоваться пли плакать, мать. Влас объявился, пришел потаенно.
Василиса пристыла к лавке, ноги отнялись, встать не могла.
– Врешь, Кузьма?
– Тарарык тебя, шпшпга старая. Потаенно объявился.
– Сынок Власушка, где же он? Не тянп жилы!
– Василиса решительно вышагнула на средину кухни, собрала в пальцах посконную рубаху на груди мужа.
– Искалеченный? Без руки? Без ноги? Где он?
– Не шуми, ради Христа. Жив и здоров. Сейчас приведу.
С надворья Кузьма вернулся вместе с высоким человеком в бекеше, в смушковой папахе и белых бурках.
Оглядевшись зорко, Влас повесил бекешу отдельно от всей одежды,
– Родительнице нижайший поклон.
Восемь годов пропадал Влас в незнаемых краях - двадцатилетним парнем ушел, вернулся матерый, в отца, широкоплечий, большерукий, только вместо отцовской бороды - черные усы.
Мать замерла на груди у сына, гладила жесткий рубец на его щеке.
– Власюта, да это ты ли? Ты живой? Болезный мой, - подняла недоверчиво расцветшее в радостных слезах лицо.
– Услыхал господь мою молитву, внял... Но что же исделали над тобой ироды? Как суродовалп несчастного!
Кузьма выкрикивал вдруг истончившимся голосом:
– А? Вот он, Влас-то свет Кузьмич. Глядите!
– Наткнулся на прищуренные глаза сына, смолк. Вздохнув, напомнил Власу о бабушке Домнушке.
– Она еще жива?
– совсем по-детски обрадовался Влас. Вынул из кожаной сумки пряник и, нагнувшись к запечью, подал старухе. Она ощупала его лицо с витыми, как бараньи рожки, усами, не признавая внука.
Влас не стал разуверять бабушку. За ужином от водки отказался, не торопясь брал баранину с деревянной тарелкп пятью пальцами, как бишбармак киргизы. Мать потчевала, обещая на завтра зарезать овцу.
– Ничего не нужно, мамаша.
– Влас вынул из бокового кармана френча портсигар, закурил, прижимая папиросу уголком отвердевших губ. Лицо его с годами как бы уплотнилось, выдавались надбровные дуги да крупный, с подвижными крыльями нос.
В горнице Влас внимательно оглядел книги из библиотеки Автонома, похвалил:
– Серьезные... даже Ленина сочинения читает. Да, жизнь, знай свое, идет... Значит, меньшой брат женится?
Вот ему к свадьбе три червонца.
Родители смутились, отнекиваясь: де, Автоном прознает, будет допытываться, отколь деньги взялись.
– Каким ремеслом кормился, Власушка? При деньгах, одежа справная? почтительно полюбопытствовал отец.
– Швец, жнец, кузнец и на дуде игрец... Вообще-то, в орлянку играл на свою жизнь. Не по своей воле, батя.
– Вон оно что! Ученый, значит. В каких, к примеру, краях жить довелось? Я к тому, что знаешь вес о нас и шабрах.
– Жил то близко, то далеко, подалее твоей каторги...
Ну, как он, Автоном, уважительный, послушный?
– Хозяйственный малый, - ответил отец, - только на книги тратит много, не хочет отстать от Тимофея Цевнева, тот хоть и моложе, да ведь сын образованного человека - шутка ли, отец был механиком у самого князя Дуганова.
– Сколько сейчас лет Тимке этому?
– впритайку спросил Влас.
– Большой - семнадцать. Посиротила война, да люди добрые не дали упасть.
– Меньшой Цевнев край как нужен мне. Только сам еще не знаю, зачем? Для спасения или гибели моей?