Былого слышу шаг
Шрифт:
Речь о том, как бы устроить отдых Ульяновых, заходила не раз, но присмотреть что-нибудь подходящее так и не собрались. Первые месяцы после переезда в Москву — летом восемнадцатого — отдыхали в общем-то где придется.
Еще в конце весны В. Д. Бонч-Бруевич ездил вместе с И. И. Скворцовым-Степановым в Мальцево-Бродово, бывшее имение доктора Соколова. Скворцов-Степанов был родом из этих мест — они подле известной подмосковной станции Тарасовка. «Нам приглянулась, — вспоминал Бонч-Бруевич, — новая, современная дачная надстройка, возведенная на каменном одноэтажном здании, и мы прикинули, как можно будет здесь расположить Владимира Ильича, Надежду Константиновну и Марию Ильиничну».
В этом же
Сперва, казалось бы, все складывалось весьма удачно. Уже в первых числах мая на одном из заседаний Ленин посылает записку Бонч-Бруевичу, в которой обстоятельно выясняет все, что касается дачи: как там дела, можно ли поехать в воскресенье, поехать вдвоем или втроем? И наконец, «можно ли там заставить ждать авто?» Владимир Дмитриевич сразу же ответил: все готово. «Картошку купил. Молоко и творог великолепны, есть и другой продукт».
Расположились, как настоящие дачники, заняв две полупустые комнаты на втором этаже. Надежда Константиновна захватила — с собой подушку-думку, но пользовался ей обычно Владимир Ильич: у Крупской было две подушки и у Марии Ильиничны — две, а у него — одна. Бывало, Крупская шутила: «Опять думку стащил».
Столоваться было решено у Бонч-Бруевича, и Ленин категорически настаивал — жить на равных паях. Владимир Дмитриевич рассказывал, что хозяйствовали из расчета по 17 рублей с человека в день и десять рублей платили шоферу в каждый приезд — сами платили — помимо той зарплаты, которую получал шофер.
Вскопали грядки, посадили овощи. В то лето выдался редкий урожай. Бонч-Бруевич возил овощи корзинами в город, сдавал в кооператив, получая в обмен молочные продукты. Однако Владимир Ильич так и не дождался времени редкого изобилия: поднялся однажды на рассвете и уехал в город.
Когда-то о своем отдыхе писал матери: «Безлюдье и безделье для меня лучше всего». А здесь, на подмосковной даче, неминуемость общений, начинающихся с самого утра, бесконечно долгие чаепития на веранде и нескончаемые разговоры ни о чем, от которых больше устаешь, нежели от тяжких дел. К тому же комары, которых Владимир Ильич просто не переносил. И, проведя в очередной раз ночь без сна, положил конец поездкам в Тарасовку.
Конечно же можно было проводить свободный день в государственных домах отдыха, санаториях. Но они тогда лишь налаживались. И вместо отдыха, как писал позже Владимир Ильич, «получались «анекдоты».
Есть и рассказ очевидца одной из таких поездок, когда действительно все происходило, как в дурном анекдоте. Предложили отдыхать в Звенигородском уезде, в бывшем имении Васильевское, — там губисполком организовал дом отдыха. На этот раз Владимир Ильич отправился, к счастью, без Надежды Константиновны. Дорога дальняя — верст семьдесят от Москвы, причем верст семь по проселку, лесом, а значит, по грязи. Поехали на двух машинах. Ночь, дождь. И как свернули на проселок, начали прыгать по колдобинам, нырять по лужам. Наконец впереди идущая машина ушла в грязь по самый кузов. Вылезли, чтобы тянуть ее, и сами оказались в грязи по колено. Все суетятся, нервничают, кто-то с досадой изрекает: «Мы на ней ехали — теперь она на нас». Взялись за, сучья, благо застряли в лесу, таскал их и Ленин. Наконец выбрались.
К дому подъехали в три утра, когда все спали. Барабанили что было мочи в двери, а когда они открылись наконец, пахнуло затхлой сыростью запущенного, давно не топленного дома. Пекли оладьи на керосинке, раздували самовар. Наконец собрались ложиться спать. Комнат в богатом особняке было множество, всюду стояли монументальные кровати, а вот белья и одеял не оказалось.
В конце концов стали в свободный день просто выезжать за город на несколько часов — подышать воздухом, вместо обеда забирали с собой бутерброды. «Ездили в разных направлениях, — писала М. И. Ульянова, — но скоро излюбленным местом Владимира Ильича стал лесок на берегу Москва-реки, около Барвихи. Мы выбирали уединенное место на горке, откуда открывался широкий вид на реку и окрестные поля, и проводили там время до вечера. Товарищ Гиль, шофер Владимира Ильича, со своим авто располагался поблизости — охраны у Владимира Ильича тогда не было. Местечко это мы хорошо изучили и знали уже, какой мостик на проселке, ведущем к нашему «монрепо», выдержит машину».
Прочность мостов устанавливали эмпирическим путем. В первый раз Ленин обратился к крестьянину с вопросом, можно ли здесь проехать на машине. Крестьянин с усмешкой покачал головой и сказал: «Не знаю уж, мост-то ведь, извините за выражение, советский». Ленин потом не раз вспоминал ответ крестьянина — «извините за выражение, советский…».
Разные бывали встречи во время этих поездок. Случалось, машину окружала гурьба белоголовых деревенских ребятишек. «Дяденька, прокати!» — кричали они, как кричит и сегодняшняя детвора. И Ленин просил шофера остановить машину, усаживал ребят. «Другой раз мы возвращались на автомобиле откуда-то с прогулки, — вспоминала Крупская, — надо было проехать под железнодорожным мостом. Навстречу шло стадо коров, довольно невозмутимо относящихся к автомобилям и не уступающих автомобилям дороги, впереди без толку толкались бараны. Пришлось остановиться. Проходивший мимо крестьянин с усмешечкой посмотрел на Ильича и сказал: «А коровам-то подчиняться пришлось».
…Теперь, после покушения на Владимира Ильича, вопрос об отдыхе Ульяновых приходилось решать безотлагательно. На этом настаивали врачи. О прежних поездках Ленина по Подмосковью, когда неизвестен был даже маршрут, которым он отправлялся на прогулку, и речи быть не могло: это противоречило элементарным представлениям о безопасности. Хотели выбрать такое место, искали такой загородный дом, где было бы покойно Владимиру Ильичу, а вместе с этим можно было бы организовать надежную охрану. Одно время думали даже тайно поселить Ленина где-нибудь в деревенской семье, но вскоре стало очевидным, что Владимир Ильич будет непременно узнан.
Помимо удобств и безопасности существовало еще одно условие: все должно быть достаточно скромно. Ни в один из пустующих загородных дворцов, скажем в то же Архангельское, Ленин не поедет, — это было ясно.
Исчерпав весьма обширный список, остановились на имении, которое принадлежало когда-то герою Отечественной войны 1812 года генералу Писареву. Позже дворянскую усадьбу постигла обычная судьба: перешла в руки капиталистов братьев Герасимовых. А затем, уже в начале девятисотых годов, имение приобрел известный текстильный фабрикант Савва Морозов. Взялись перестраивать дом, в парке выкопали два пруда, построили электростанцию и водокачку. После трагической смерти Морозова его вдова преподнесла имение в качестве свадебного подарка своему новому мужу — градоначальнику Москвы генералу Рейнботу. Впрочем, как утверждают знающие люди, она передала ему постройки, а землю не всю — лишь по три сажени от края каждой аллеи, остальное же предусмотрительно оставила за собой.
После революции Рейнбот поторопился эмигрировать, прихватив с собой морозовские капиталы. Впрочем, подобное ему было не впервой — и прежде был судим сенатом за подкуп и растрату.
И в середине сентября восемнадцатого года в бывшее имение Рейнбота приехали Свердлов и Дзержинский. Осмотрели большой дом, два флигеля, парк и одобрили выбор.
Место отдыха Ленина решено было сохранять пока в тайне, и Мальков сам мыл полы, вытаскивал старую рухлядь, приводил дом в порядок. Позже Дзержинский выделил для охраны десять чекистов.