Былой войны разрозненные строки
Шрифт:
На попутных машинах быстро добрался до передовой. Минометчики на опушке леса показали на одинокое дерево в поле КП командира роты. Но ты туда до вечера не ходи. Это место снайпер держит на прицеле. Помаялся я, помаялся, до вечера еще далеко, дай, думаю, рискну сейчас бы ни за что! и дернул, что было сил. Тихо. Снайпер, видно, задремал. В углу землянки сидел маленький старший лейтенант, представился: Демьяненко Василий, зампострой. И, подозрительно покосившись на мой карман, спросил: «Що это в тэбе рукавиця насупроти настромлена? Достаю. О! Це дило! И командиру оставимо. А где он? В хозвзвод пошел, помыться».
Так я попал в штрафную роту.
О штрафных ротах не раз писали. Есть и кинофильм со странным названием «ГуГа». Тем более досадны многочисленные погрешности. Вранье в малом вызывает недоверие
Киноскандал со сдачей оружия, едва не перешедший в сражение, вызывает уже не досаду, возмущение. Показать, какие штрафники патриоты? Довольно распространенное заблуждение…
…После нескольких операций у нас осталось около двух десятков бойцов. Не ранены. Но в боях участвовали, и мы с полным основанием передаем их в соседний стрелковый полк. При этом все оружие сдается, а не отбирается, и никаких скандалов при этом не возникнет. Они получат оружие в своих новых подразделениях. Это элементарно. А за нами числится каждый ствол, и чем бы мы вооружили прибывающее из тыла пополнение. Все это знают. Кроме постановщиков фильма. Или они всерьез полагают, что уголовники едут из тыла в эшелоне уже вооруженные! Веселое дело, это уже не погрешности, а как сказали бы великие сатирики, сопли и вопли.
Поездка командира штрафной роты в тыловой запасной полк для отбора-подбора провинившихся солдат — бред. Никто его в такую командировку не пошлет, да и мысль такая никому не придет в голову. Командиры штрафных рот не комплектуют своих подразделений: кого тебе пришлют, с теми и будешь воевать.
Перечисленного вполне достаточно, чтобы отправить в штрафную роту постановщиков фильма на полный срок. Даже в мирное время.
Не следует думать, что все штрафники так уж рвутся в бой… Атака захлебывается. Оставшиеся в живых залегают среди убитых и раненых. Но нас же было больше! Где остальные? Вдвоем с командиром роты возвращаемся к исходному рубежу. Так и есть! В траншее притаились, в надежде пересидеть бой, несколько штрафников. И это когда каждый солдат на счету! С противоположных концов траншеи, держа в каждой руке по пистолету в левой привычный ТТ, в правой трофейный парабеллум, он тяжелее чуть не разрываясь над траншеей: одна нога на одном бруствере, другая на противоположном, двигаемся навстречу друг другу и, сопровождая свои действия соответствующим текстом, стреляем над головами этих паразитов не целясь и не заботясь о целости их черепов. Проворно вылезают и бегут в цепь.
Господи! Неужели это был я!
В штрафных штурмовых батальонах такого не может быть. Здесь все поставлено на карту. Эти офицеры не лишены званий и в большинстве случаев не имеют судимости. По ранению или отбытию срока они имеют право на прежние должности. (Право-то они имели, но, как правило, шли с понижением.)
В одном из таких батальонов, своей блестящей атакой положившей начало Ясско-Кишиневской операции, воевал мой товарищ Лазарь Белкин.
…18 августа 1944 года выдали по двести (!) граммов водки, привезенной на передовую прямо в бочках, по полпачки махорки и зачитали приказ: в 5 часов утра,
Солнышко пригрело, немцы успокоились, полу-разделись, задремали. Без нескольких минут десять новый приказ: наступление ровно в десять! И никаких катюш! Ровно в десять батальон в полной тишине поднялся в атаку. Без «Ура!» Но это был не простой батальон, а батальон штрафников. Ворвалась в первые траншеи! Вторые! Третьи!! Захватили несколько шестиствольных минометов, развернули в сторону противника и дали залп. Навстречу Лазарю бежал к пулемету немецкий офицер, лег за щиток, нажал на гашетку… В упор! И вот счастье осечка… Ленту ли перекосило или еще что. Кинулся бежать. Поздно. Граната Лазаря уже летела.
У противника создалось впечатление, что здесь наносится основной удар. Немцы стали спешно подбрасывать подкрепления, бронетехнику. До позднего вечера батальон отбивал атаки, и к ночи остатки батальона вынуждены были вернуться на исходные позиции.
Из почти тысячи человек в живых, на ногах, осталось сто тридцать.
Большинство участников штурма были ранены, убиты, по статистике, один к четырем…
Евреев в штрафной роте практически не было. За время моего пребывания, с конца сорок четвертого и до Победы, почти полгода на войне это большой срок, попался только один еврей, и меня немедленно позвали на него посмотреть. Это был портной из Прибалтики, и он не выглядел ни удрученным, ни несчастным, У евреев высоко развито чувство долга, думаю, он попал случайно или за какую-нибудь мелочь.
Зато соседней, 162-й ротой командовал Левка Корсунский, кишиневский, если память не изменяет, еврей с повадками одессита. Явившись в тихую минуту к нам в гости на шикарном трофейном фаэтоне, запряженном парой красавцев-коней, он снял с левой руки часы и бросил налево, снял с правой и бросил направо. Это был жест. Современному человеку это трудно объяснить. Часы были предметом вожделения и нередко служили наградой. Не знавшие ни слова по-немецки русские солдаты быстро научились произносить «вифиль из ди ур». Ничего не подозревавший немецкий обыватель охотно доставал карманные часы, и они немедленно перекочевывали к победителю…
Женщин в штрафные роты не направляли. Для отбытия наказания они направлялись в тыл, в тюрьму. Впрочем, и случалось это крайне редко.
Нет в штрафных ротах и медработников. При получении задания из медсанбата или соседнего полка присылают медсестру. В одном из боев медсестра была ранена. Услышав женский крик на левом фланге, я поспешил туда. Ранена она была в руку, по-видимому, не тяжело, ее уже перевязывали. Но шок, кровь, боль и потом это же передовая, бой еще идет, чего доброго могут добавить. Сквозь слезы она произносила монолог, который может быть приведен лишь частично: «Как любить она употребила другой глагол так всем полком ходите! А как перевязать, так некому! Вылечусь, никому не дам!»
Сдержала ли она свою угрозу, осталось неизвестным…
В штрафной роте антисемитизм не ощущался. По отношению к себе я никаких реплик никогда не слышал. Может быть, за глаза?
После Победы я некоторое время служил в Вентспилсе. Однажды утром, когда я по обыкновению куда-то спешил, навстречу попалась группа моряков. Надо сказать, что отношения с моряками были не простыми и не всегда мирными. Обойти их не удалось. Старший неожиданно кинулся ко мне и стал душить. Ввиду численного превосходства сопротивляться было бесполезно. Оставалось покорно ждать своей участи. Четверо других моряков почему-то улыбались. Прежде, чем я понял, что моей драгоценной особенно после войны жизни ничего не угрожает, мои новые, только накануне тщательно прилаженные погоны, оказались безнадежно смятыми. Это был наш бывший штрафник, командир морского охотника, отбывший штраф по ранению или по сроку не вспомнить, на корабль его вернули, но в офицерском звании еще не восстановили, и он был в мичманских погонах. О свободе передвижения говорить уже не приходилось. Я был взят «под белы руки», и живописная группа я в зеленом, они в черном поволокла меня на пирс. Корабли стояли на другой стороне Венты. Один из моряков встал на скамейку и стал размахивать руками. Я понял флажковая азбука, сам когда-то учил в пионерах. С корабля заметили, что-то «написали» в ответ, быстро спустили шлюпку, и вскоре мы все очутились в тесном кубрике. Дальнейшее вспоминается смутно…