Быстрее империй
Шрифт:
Если подумать, то кабак стал едва ли не единственным технологичным производством, которое быстро стало рентабельным. Кирпичный заводик, карьеры, строительная компания и верфи прибылей не приносили, если не считать удачного заработка на заказах Бичевина. Но иркутский купец не мог накачивать экономику деньгами в одиночку, а мои заказы пока что проходили по линии взаимозачетов, ведь я снабжал колонии продовольствием и большинством потребительских товаров. На их приобретение и уходила большая часть начисляемой людям зарплаты.
Тропинин
— Почему ты не зовешь сюда старообрядцев? — спросил вдруг он.
— Староверов? — переспросил я.
Староверы, если говорить о них как о движении, меня не особенно привлекали. Эти сообщества были себе на уме, обособлялись не только от мирян, но и друг от друга. И все жутковатые истории про самосожжения не прибавляли очков. Даже если их переманить сюда, то в развитии колоний их участие сможет проявляться лишь постольку поскольку.
— От них не будет никакого толка в смысле экономики. Они замкнуты на спасении, на религии. Не горят они желанием строить города.
— Ну это сильно преувеличено, — возразил Тропинин. — И потом, какое тебе дело до их замкнутости? Они будут выращивать хлеб, скот и всё остальное, а излишки им всё равно придется продавать или выменивать на городские товары. Вот тебе и экономика.
Резон в его словах имелся. Территории, которые мы самовольно на себя записали, были столь обширны, что для их заселения пригодились бы любые общины, пусть не в качестве структурной основы, но хотя бы в качестве своеобразного наполнителя. Конечно, справедливее было бы оставить в покое индейцев, позволить им и дальше вести свое примитивное хозяйство. Но аборигенов не воспринимают хозяевами земли европейские нации. В лучшем случае территории покупают, в худшем отбирают или конфискуют в пользу государства. А вот старообрядцы ничем не отличались по сути от отцов-пилигримов, что высадились с «Мейфлауэр». Во всяком случае, они считались европейцами.
— И где нам их разместить? — подумал я вслух.
Тропинин только фыркнул:
— Земли не хватает? В конце концов, ты же нашёл для Беньовского уголок, найдёшь и для них.
— Не всё так просто. Видеть их скиты рядом с Викторией не хотелось бы. Они наверняка внесут смуту. Постараются перетащить на свою сторону наше мизерное население, и встретят сопротивление таких, как Расстрига (хотя, кто его знает). А любые религиозные распри, даже трения помешают нашим далеко идущим планам. Нет, нам требуется светское общество, чтобы создать здесь настоящую цивилизацию.
Да их и самих вряд ли бы привлекли «соблазны мирозрительных позорищь», какие в большом числе мы собираемся завести в Виктории. А нас с тобой даже кривоверами нельзя назвать или язычниками.
— Пожалуй, — согласился Лёшка.
— Ну вот, а селить их на землях тлинкитов или хайда означало бы обречь на резню. Чудеса, вроде любви дочери индейского вождя, случаются в истории не часто.
— Мы могли бы
Калифорнию я хотел придержать для крестьян Дерюгина. С другой стороны, места там хватало и можно было расселить народ так, что он и знать не будет друг о друге. Пока железных дорог не настроят.
— Пусть будет Калифорния, — сказал я.
На том и порешили. А выполнять решение предстояло мне. Не Тропинина же посылать в Россию?
Старообрядчество было массовым движением и, что важно, движением критически настроенным к власти, а значит стремящимся к свободе. Не воспользоваться его потенциалом было бы, наверное, и правда глупо.
Обратной стороной фронды было то, что к ним не придешь просто так с улицы, размахивая проектом заселения райских земель. Чужаку они не поверят. Нужно было внедриться, найти своего человека, запустить процесс «исхода» изнутри. Сделать идею переселения их собственной.
На Дальнем Востоке староверы встречались часто. Но связи с общинами в России они не поддерживали. Они пришли сюда не скиты строить, не праведничать, а зарабатывать, сохраняя старый обряд для себя. Некоторые даже промыслами занимались или торговали.
Я на всякий случай запустил по знакомым слух, что есть для людей старой веры вариант. Мне обещали, что если попадётся кто, дадут знать, но… искать серьезный выход всё же стоило в европейской части.
И тут я кстати вспомнил, как однажды Брагин упоминал о каких-то то ли родственниках, то ли друзьях, примкнувших к одному из согласий и ушедших «в Керженец».
К Брагину я и отправился.
Дверь в доме на Студёной улице мне неожиданно открыл Копыто. Однажды он уже гостил здесь пару дней, дожидаясь меня, когда возникло срочное дело. Но оказалось, что в этот раз причина была иной.
— Помер Брагин, месяца три как схоронили, — сказал Копыто. — А Федоре не пропадать же одной, вот я сюда и переселился.
Я пожал плечами. Не мое дело кого-то осуждать. Вдова была моложе купца, а Копыто и прежде засматривался на неё. Поладили и хорошо.
Копыто достал с полки бутылку, две серебряных чарки. Налил, как полагается, до краев. Мы помянули незадачливого купца.
— Уходят люди, — произнёс я, вспоминая всех, начиная с Оладьина. — Кого болезни забирают, кого враги, а кого старость.
— Ты сильно-то не горюй, — успокоил Копыто. — Бог дал, бог взял. Нескладный он человек был, зато праведный, и уж точно ему там лучше.
Копыто показал глазами вверх. Затем налил ещё по одной.
— А тебе найдём, кто заместо него на ярманке торговать шкурами станет, — обнадежил он.
— Ярмарка — половина дела, — сказал я. — Мне его родичи нужны были, которые в Керженец ушли.
— Не слышал. Может у Федоры спросить?
— Не надо, — я поморщился. — Нечего её впутывать. Тут личные связи нужны были.