Быть единственной
Шрифт:
Феоктистова буркнула обычное для этой ситуации «спасибо, до свидания» и удалилась во мрак за проходной.
– До свиданьица вам, – едва просипела Маша.
Раздумывать о том, выглядела ли Феоктистова виноватой и не стыдно ли ей было смотреть в глаза несчастной старухи, у которой та собиралась украсть сына, было некогда. Наработавшиеся до умопомрачения начальники всякого ранга перли на выход плотным косяком, и Маша только и успевала брать и раскладывать пропуска. К шести часам все угомонились. Маша, оставшись одна в неуютном стеклянном закутке, принялась размышлять: а может,
«Может, не знает… А как же она так – на моего Вадичку глаз положила, а меня не знает? Или просто в расчет не берет? Ага… Думает, если морду намазала, ей все так и пройдет? Ну уж нет! Старшего я проворонила, а уж младшенького не отдам. Не отдам!»
Когда в заводоуправлении погасли все окна, Маша поковыляла через двор на первый этаж здания, чтобы отогреться и чуток поспать.
«Да, зря тогда, когда Володька с «этой» хороводился, я их так… Похитрее надо было бы… Познакомиться, присмотреться к этой… Да и потихоньку-полегоньку сделать что-нибудь, чтоб она сама Вовку бросила… Увидел бы, кто его по-настоящему любит, убедился!»
Но старший сын был, похоже, безвозвратно для Маши потерян, а младшего нельзя было отдавать ни под каким видом… Остаться одной в этом доме, без помощи по хозяйству… Да и бог с ним, с этим хозяйством! Сыночку бы не упустить, любимого, кровинку… Похитрее надо бы как-то».
С этой мыслью – внедриться по-шпионски в отношения сына с этой Галькой, развести их по-умному, вот это как надо! – Маша и засыпала у себя в комнате. Прежних ошибок она не допустит, нет.
И утром следующего дежурства, когда на дворе наконец похолодало и приморозило, Маша спросила у своей сменщицы, некогда открывшей ей глаза на гнусные происки Феоктистовой, – ну, как бы между прочим, показывая на пустую ячейку:
– Это ты мне про эту Гальку-то пела – будто она за моим Вадиком увивается? Феоктистова ее фамилия, что ли?
– Галечка за твоим парнем не увивается, подруга, – ехидно скривилась сменщица. – Это он уж который год по ней сохнет-засыхает. Вот это я говорила. Да это все знают…
«Одна я не знала, ага!»
– А что это – он за ней? – фыркнула Маша. – Виданное дело! Брешешь ты все!
– Да уж видано-перевидано… Одна ты, подруга, не видала. Да не нужен он ей, Вадька твой. Шофер, работяга… У нее в конторе хахалей невпроворот.
Тут дружно повалили на работу заводчане, а сменщица, почему-то невероятно довольная тем, что Машин сынок никому не нужен, пошла злорадствовать домой. Размышлять, кто на самом деле за кем бегает, Маше на время стало не с руки. Но когда в окошко прозвучало ненавистное имя, Маша встрепенулась. Феоктистова стояла перед ней в пальто с пушистым песцовым воротником и в маленькой норковой шапочке на круто завинченных каштановых кудряшках. Песец и норка, даже по отдельности, составляли недостижимую мечту большинства Машиных согражданок, а тут вот на тебе! И то и
… Маша, потерявшая дар речи от гнева и возмущения, так и стояла с рукой, устремившейся к ячейкам. Феоктистова чуть снисходительно, усмехнувшись, – ну что ж с вами, беспорточными, старыми и глупыми, поделаешь! – чуть громче и отчетливее произнесла свое имя и номер пропуска.
– Да слышу я! – рыкнула Маша и дрожащими от злости руками бросила пропуск в лоток.
– Вы поосторожнее, – процедила Феоктистова, беря пропуск и отходя от закутка.
– Ты поосторожнее, – ответила Маша тихо, но так и не поняла, слышала ли ее Галька или нет, потому что за этот коротенький момент у
Машиной «стекляшки» собралась очередь недовольно бубнящих работяг, тоже хором поторапливавших Машу.
День прошел в сомнениях – а поняла ли Феоктистова, что разоблачена вчистую? – и в ожидании ее появления. Но Галька эта промелькнула мимо Маши в толпе других служащих, бурно радующихся зарплате и короткому дню – была пятница. Феоктистова, похоже, забыла утренний инцидент, положила пропуск и, не глянув на Машу, ушла. Наутро Маше ее увидеть не удастся, а жаль. Все-таки успела бы она наказать этой Гальке, чтобы оставила Вадика в покое. То, что сам Вадик ухлестывает за этой проституткой, предавая родную маму, Маша так и не поверила. Не могла, не могла…
То, как бы выспросить сына об их с Галькой шашнях, Маша так и не придумала. Их зыбко-хлипкое взаимопонимание могло быть нарушено. Хоть как-то, но сынуля-то с ней, а не с этой Галькой Феоктистовой… Фамилия-то! Вертихвостка… И если б только вертихвостка!
Несколько раз Маша видела Феоктистову при сдаче пропуска, но придраться ни к чему не смогла, а та, кажется, и не отличала Машу от других дежурных вахтеров, проходя мимо нее как мимо пустого места. И так бы тянулась вся эта история, если бы…
Та самая сменщица, Клавдия, попросила Машу махнуться дежурствами, чтобы сделать себе выходные подлиннее и съездить к внуку в армию. Поскольку сменщица посулила Маше небольшие отступные, а при все увеличивающихся ценах это было совсем не лишнее, Маша согласилась. Тем более Новый год скоро, хоть сыночке подарок побогаче купить можно будет. Предупредить Вадика Маша позабыла.
«Ну и ничего страшного», – решила она утром.
На одном же предприятии работают, увидятся.
Так же как и в другие, в то утро, снежное, по-настоящему предновогоднее, мимо нее прошествовала Феоктистова в своих мехах и с непроницаемым красивым лицом. А потом, уже к обеду, Маша увидела, как в заводоуправление, воспользовавшись тем, что были открыты ворота, торопливо прошел Вадик. Зябко подняв плечи, потому что был без куртки и шапки, только в рабочей одежде, засунув руки в карманы, скользя на неубранном снегу.
В груди у Маши екнуло: ну что ж он так бегает-то, неодетый? Простудится ведь! Она попыталась вылезти из своей будки, крикнуть ему вслед, но он уже был далеко, а пока Маша копошилась, и вовсе исчез за массивными стеклянными дверями заводоуправления.