Быть единственной
Шрифт:
Разбудила ее негромкая, но навязчивая музыка, доносившаяся из кухни.
– Ох ты господи ты боже мой! – спохватилась Маша, помятая после сна.
Она неловко поднялась и включила свет. На маленьком будильнике было двадцать минут девятого. Хорошо поспала, ничего не скажешь… Теперь ночью ни в одном глазу сна не будет.
В кухне орудовал Вадик, накладывавший себе картошку.
– Привет, мам, – оглянулся он.
– Да что ж ты меня не разбудил, а, сынок? – всплеснула руками Маша.
– Да
– Погоди, я тут… я сейчас…
– Да я уже сам распорядился.
И тут Маша, сначала невероятно обрадовавшаяся сыну, вспомнила о дневном приключении. И о том, что так и не решила, стоит ли высказывать сыну о его шашнях с Галькой.
«Распорядился он!»
– Работа была какая сегодня? Что-то ты поздно…
– Да была… Немного. Теперь уже не клиенты нас ждут, а мы клиентов. Времена такие.
«Ага, и теперь парни за девками страдают, а девки замуж не идут… Времена такие!»
Маша почувствовала, что праведное возмущение и обида на сына, поднимавшиеся из глубины души, как пузыри болотного газа из гнилой трясины, липко и удушливо перекрыли ей дыхание, выбили слезы из глаз.
– Ты что ж – все никак от шалавы этой не отстанешь, да? – закипая гневом, проговорила Маша. – Мало она тебя помурыжила?
– Че-го?! – поперхнулся Вадик, поднимая на нее глаза от тарелки. Он с трудом проглотил горячую картошку и добавил: – Чего ты опять выдумала?
– Я выдумала? Я выдумала?! – почти закричала Маша, чувствуя, как сводит в судороге руки и дрожь распространяется на все ее грузное тело. – Ничего я не выдумала! Я видела!
– Что ты видела?
– Все я видела! Все!
Маша почувствовала, что из глаз, скатываясь в глубокие морщины около носа, полились горячие потоки.
– Ты… с этой Галькой по городу… гулял! Всякий стыд потеряли!
– Ну ты и даешь! – Вадик вскочил, крепко хлопнул ладонями по столу. – Что ж такого стыдного, что я с девушкой по городу гулял, а?
Маша рыдала, судорожно пытаясь найти по карманам халата платок.
– Так если б с девушкой! Девушку себе нашел!.. Гальку Феоктистову… Девушка!
– Не твоего ума дело! – крикнул Вадик так, что звякнула посуда на столе. – С кем хочу, с тем и гуляю!.. И не горлань на меня! Разоралась тут, как баба базарная… Стыдно за людьми подглядывать – вот что стыдно! – Он схватил тарелку и вышел из кухни.
Маша слышала, что он захлопнул за собой дверь своей комнаты.
Вот так само собой и разрешилось. Думала Маша вовсе не говорить с сыном об этой сыкухе, а вот не выдержала, не смогла и выплеснула свою обиду и горечь… И ничего хорошего опять не вышло. Устроила Маша сыну скандал, а он, вместо того чтобы просить прощения, в ногах валяться у матери, взял да и…
– … И вообще, мам, учти…
Маша все стояла, тяжело опираясь на стол и всхлипывая, а Вадик, неожиданно появившись на пороге кухни, прошипел,
– … если Галя согласится за меня выйти, мы будем жить здесь, и ты…
– Никогда! Никогда этого не будет!!
Воздев руки, Маша бросилась на сына, словно он и был той самой Галькой, что собиралась поселиться в ее доме.
– Убью, а не пущу!
Вадик перехватил Машины руки за запястья, отпихнул и, заставив сделать пару шагов назад, толкнул на стул. Маша тяжко плюхнулась на сиденье, едва не свалилась – и свалилась бы, если б Вадик ее не держал. Он отпустил ее уже обессилевшие руки и отступил, словно боялся, что она снова полезет драться.
– Ты… на мать руку поднял, – выдавила из себя Маша, чувствуя, что медленно, но неуклонно, как опара из кастрюльки, сползает на пол. – На мать… руку!
– Ничего я на тебя не поднимал, – едко произнес Вадик. – Сама полезла.
– Это твои сыкухи тебя научили, да? На мать руку поднял… – Маша сидела, шатаясь туда-сюда, и заливалась слезами.
– Нет, это я сам научился. Уж была возможность! – радостно сообщил Вадик. – Или ты думаешь, раз ты мне мать, тебе все позволено?
Маша не нашлась что ответить, и Вадик, не дождавшись ответа, вышел.
… Маша все еще сидела, чуть пошатываясь, когда Вадик вернулся, сунул в раковину тарелку, зажег газ и поставил чайник.
«Вот что он мне сейчас скажет? Что скажет?! Прощения просить станет, пообещает бросить эту шлюху?»
Но сын, судя по невнятному шуму за Машиной спиной, преспокойно занимался хозяйством, готовясь вволю попить чайку, и в раскаяние впадать не собирался. Маша, с трудом повернувшись, оглянулась. Вадик заливал кипяток в заварной чайник.
– Чай пить будешь? – спокойно, даже нарочито буднично, спросил он.
– Ты мне скажи: ты с этой сыкухой кунежиться дальше будешь?
– Я не знаю, о чем ты, мама. Слова какие-то говоришь странные… Так чаю тебе налить?
– Я ее на порог не пущу… Дом спалю, а не пущу!
– И не надо, – пожал плечами Вадик. – Володька обошелся без твоего дома, и я обойдусь. Испугала тоже…
Какая-то горячая волна обдала Машу: ой, а не зря ли она это сделала?! Разошлась, как легкое в кастрюльке… Вдруг уйдет опять Вадик, как уже уходил? В общежитие или еще куда… Вдруг у этой Гальки жилплощадь есть и она его к себе примет?
– Сыночка, ну зачем она тебе, а? Ну неужели тебе дома плохо?
– Плохо, мам, – сокрушенно произнес Вадик. – Ой как плохо! – Вадик стоял и, прихлебывая из стакана, смотрел на Машу. Кажется, даже чуть насмешливо.
– Да чем же плохо, сыночка? – запела Маша тоскливо.
– Да с кулаками на меня тут бросаются… некоторые.
Машу больно кольнуло то, что сын назвал ее «некоторыми» даже непонятно почему, но скандалить дальше было невозможно. Куда уж тут!
– Орут, кричат… Житья нет.