Бюро темных дел
Шрифт:
У меня вдруг закружилась голова.
И мир тоже закружился.
Я зажмурился, чтобы остановить эту дьявольскую карусель. Веки сделались тяжелыми, неподъемными. Я уже не мог открыть глаза. И почувствовал, что всем телом заваливаюсь набок. Стул подо мной качнулся. Я упал в пустоту.
Очнувшись, я обнаружил, что лежу совершенно голый. С меня сняли одежду и нацепили на шею кожаный шнурок с маленьким деревянным крестиком. Тьма вокруг была непроглядная, но я понял, что нахожусь не в жилом помещении.
Понял по запаху…
Здесь воняло перегноем и тухлятиной. Могильным смрадом.
Я попытался на ощупь исследовать пространство
Прочные каменные стены, подвальное оконце под потолком, крепко-накрепко забитое досками с внешней стороны. Лестница из нескольких ступенек, и над верхней из них – дверь с внушительной замочной скважиной, окованная полосами железа для надежности. Несколько деревянных ящиков, плетеная корзина с пустыми бутылями.
И клетка…
Размером с конуру для крупного пса. Она была сделана из стальных прутьев, вкопанных в землю.
Я увидел эту клетку, и словно чьи-то ледяные пальцы сжали мое сердце. Не знаю как, но я почему-то мгновенно понял, что Он будет меня в ней запирать. Ошеломляющий, всепоглощающий ужас охватил меня, обездвижил. Я хотел заорать, но крик не сумел вырваться из горла, сведенного страхом. Тогда я сжался в комок на койке, дрожа с ног до головы, и рыдал без остановки несколько часов. Как заблудившийся несмышленыш.
Так прошел мой первый день. Викарий не появился.
Наутро второго дня Он переступил порог погреба и протянул мне чашку с водой и миску с какой-то мерзкой жижей вместо каши. Несмотря на мучившую меня жажду, я попытался укусить Его за руку.
Но я был слишком слаб, чтобы причинить Ему вред. Он легко уклонился от моей атаки и принялся меня избивать. Сначала кулаком, потом ногами. Без каких-либо видимых признаков ярости: спокойно, размеренно, методично. Без единого слова. Когда я уже не мог стонать и извиваться на полу, он дотащил меня за ноги до клетки, затолкал внутрь и запер решетку.
Третий и четвертый день я провел там. В клетке невозможно было ни вытянуться во весь рост на полу, ни даже нормально сесть. Викарий поил и кормил меня, не выпуская оттуда. Я должен был загребать комки каши руками и, прижимаясь лицом к прутьям, высовывать язык, чтобы лакать из миски. Хуже, чем собака.
На пятый день Викарий выпустил меня наконец из клетки. Он принес ведро, щетку и заставил меня вычистить там пол, испачканный моими испражнениями. На этот раз я проявил покорность, и Он с глубочайшим удовлетворением, написанным на лице, смотрел, как я работаю. А когда я закончил, Он протянул длинную бледную руку, поднял мою голову за подбородок и потрепал по макушке, как треплют по загривку четвероногих друзей, когда хотят их похвалить. «Вот и славно. Я тобой доволен. Ты хороший мальчик». От его слащавого тона меня затошнило.
Лишь на десятый день Он перестал обращаться со мной как с собакой. Он сделал то, что ему смертельно хотелось сделать с той самой минуты,
Потому что лучше быть собакой.
Его собакой, а не игрушкой для забав.
Глава 10. Новые откровения
Моросил дождь.
Погода соответствовала обстоятельствам. Мелкие капли плотным широким покровом ложились на кладбище Пер-Лашез, как погребальный саван. У ямы, в которую четверо служителей похоронного бюро опускали гроб Люсьена Доверня, собралась многочисленная безмолвная толпа, над которой покачивался лес зонтиков.
Здесь были только дамы и господа из высшего света в траурных облачениях. Семья и близкие друзья стояли в первых рядах. Мадам Довернь на грани обморока цеплялась за руку мужа, чтобы не стать героиней неподобающей сцены, рухнув наземь под грузом скорби. Супружеская пара заслоняла собой нескладный силуэт дочери-подростка, Фелисьены. Девушка с трудом сдерживала рыдания, прижимая ко рту батистовый платок; плечи у нее заметно подрагивали. На втором плане держались деловые и политические партнеры депутата. Валантен узнал сухопарый силуэт доктора Тюссо с его остроконечной бородкой. Были здесь и знаменитости из парижского высшего общества: префект Сены, полдюжины парламентариев, банкиры Доминик Андре и Эмиль Перер и даже звезда судопроизводства, прославленный адвокат Антуан-Брут Грисселанж.
Молодой полицейский стоял в стороне от всего этого бомонда, прислонившись спиной к мраморному мавзолею. Отвлекшись от погребальной церемонии, он прошелся взглядом по склепам и могильным памятникам вокруг. Нагромождение камней и растений в блеклой пелене осенней мороси навевало тоскливые мысли. Гробницы, усыпанные опавшими листьями, с выбитыми на мраморе выспренними эпитафиями, прославляющими деяния и красоту ушедших, напоминали руины некогда великолепного, но пришедшего в упадок города, который мало-помалу и сам уходит в небытие, сдавшись на милость буйному растительному покрову. Этот некрополь, похожий на английский сад, в глазах Валантена был подобен жалкой, заранее проигранной битве, которую род людской упрямо ведет веками, силясь усмирить саму смерть.
В толпе, облаченной в траур, возникло движение, и это отвлекло его от мрачных раздумий. Могильщики наконец опустили гроб в яму; благородное собрание приготовилось прошествовать перед местом упокоения Люсьена, окропляя могилу святой водой, и принести свои соболезнования родителям покойного. Фелисьена Довернь, оцепеневшая от скорби, так и осталась стоять на месте позади всех. Валантен воспользовался этим, чтобы незаметно приблизиться к ней со спины.
– Мадемуазель, – проговорил он достаточно тихо, чтобы его услышала только Фелисьена, – я побывал в «Трех беззаботных коростелях», и мне нужно с вами поговорить. Дело всего на пару слов, но безотлагательное!
Круглолицая девушка-подросток испуганно вздрогнула, ее ресницы затрепетали, как крылья бабочки, бьющейся о стекло. Она бросила беспокойный взгляд в сторону отца, который снимал перчатки, чтобы начать принимать соболезнования от всех пришедших проводить Люсьена в последний путь.
– Давайте отойдем ненадолго, – продолжил Валантен тоном, который должен был звучать успокаивающе и одновременно настойчиво. – Если вы хотите, чтобы я доискался правды о смерти вашего брата, вы должны еще немного помочь мне.