Бюро темных дел
Шрифт:
Валантен, слушая доктора Бертрана, ощутил тревожный холодок. У него даже слегка закружилась голова, когда он представил возможные последствия подобных манипуляций с человеческим сознанием в преступных целях.
– А каким же образом можно ввести кого-то в состояние повышенной чувствительности к чужому внушению?
– Отличный вопрос, господин инспектор! – воскликнул Бертран и даже бесшумно поаплодировал. – Вот уж не думал, что простой полицейский так быстро разберется в сути научной проблемы. Со времен Месмера способы погружения в транс получили значительное развитие. Еще один из моих коллег, с которыми я состою в переписке, шотландский врач Джеймс Брейд, объявил себя приверженцем совершенно новых техник внушения. Он утверждает, что ему удается погружать пациентов в своеобразный
На сей раз сердце Валантена пропустило удар. Решительно все складывалось: поведение Люсьена Доверня в недели, предшествовавшие его самоубийству, та же странная заторможенность движений незнакомца на пороге клиники в Валь-д’Ольне, внезапные нервные срывы у Доверня и Тиранкура, присутствие в обоих случаях зеркал с блестящей поверхностью, таинственность терапевтических приемов доктора Тюссо, его интерес к животному магнетизму, своеобразный сон, во время которого человеческий разум подчиняется чужой воле… В чем же состоят темные намерения человека, построившего в Валь-д’Ольне целую крепость под видом лечебного заведения? Есть ли связь между ним и Эмили де Миранд, а главное, виконтом Шампаньяком, которому предстоит возглавить судебный процесс над бывшими министрами Карла X?
Последний вопрос мучил Валантена сильнее всего, когда он покидал редакцию «Глобуса», поскольку было очевидно: если ответ окажется положительным, тогда ни комиссар Фланшар, ни префект полиции не простят ему ни малейшей ошибки.
Глава 29, в которой героя выставляют за дверь, но предварительно он совершает важные открытия
На следующее утро, ближе к полудню, Валантен явился в особняк виконта де Шампаньяка в пригороде Сен-Жермен. Последние два дня, благодаря поездке в Ольне и сведениям, полученным от Видока и Бертрана, его расследование продвигалось вперед семимильными шагами. Причастность доктора Тюссо к самоубийствам Доверня и Тиранкура больше не вызывала сомнений. Однако прежде чем подать официальный рапорт комиссару, инспектор хотел прояснить природу взаимоотношений, связывавших Доверня и Тюссо, и также интриганку Эмили де Миранд и Альфонса де Шампаньяка. Притом он прекрасно понимал, что для этого придется вторгнуться на весьма небезопасную территорию и действовать надо будет крайне осторожно и деликатно.
Дворецкий в ливрее, впустивший его в дом аристократа, обладал повадками свирепого и беззаветно преданного хозяину цербера. Он принадлежал к особому типу домашних слуг, процветавшему при Старом порядке [61] и Реставрации, – такие людишки чувствуют сопричастность величию своих господ и демонстрируют к нижестоящим еще больше строгости и презрения, чем дворяне.
Валантена он принял благосклонно, сразу оценив его элегантный вид и дорогую одежду, однако едва полицейский сообщил о своей должности и цели визита, на лице дворецкого отразилось недовольство. Первым его порывом было немедленно выпроводить незваного гостя под предлогом, что господин виконт никого не принимает по утрам, тем более в субботу. Однако под натиском Валантена, чьи зеленые глаза внезапно сделались свинцово-серыми от гнева – и выглядело это жутковато, – слуге пришлось сдаться и проводить настырного визитера в богато обставленную приемную, окна которой выходили в чудесный регулярный парк.
61
Имеется в виду дореволюционная Франция.
Роскошные букеты тигровых лилий в великолепных вазах муранского стекла распространяли вокруг пьянящий, дурманящий аромат. В четырех углах помещения на эбеновых колоннах высились восхитительные статуи в стиле Помпадур, любезно улыбаясь вошедшему. «Ну хоть кто-то здесь более гостеприимен, чем тот лакей», – подумал Валантен, машинально потрепав по макушке
Уверенный, что теперь его не заставят долго ждать, молодой инспектор не стал усаживаться на банкетку, одну из многих в этом зале, обитых дорогими тканями, и принялся рассматривать бесчисленные картины, украшавшие стены. Там были полотна, подписанные малоизвестными художниками – Мишель Гарнье, Жан-Жозеф Тайасон, Луи Буайи, – но встречались и работы таких прославленных мастеров, как Жан-Батист Шарден и Франсуа Буше. Некоторые являли собой истинные шедевры и свидетельствовали об утонченном вкусе владельца.
Переходя от одной картины к другой, полицейский обнаружил вопиющую оплошность в декоре помещения, призванном производить благоприятное впечатление на гостей. На пустом участке стены, задрапированной золотисто-алыми шелками, отчетливо просматривался след от висевшей здесь картины, которую недавно сняли. Этот отличавшийся по тону – более бледный – прямоугольник над антикварным геридоном между двумя окнами с видом на лужайки и аккуратно подстриженные деревья неизбежно притягивал взгляд и казался непростительной ошибкой, изменой хорошему вкусу, совершенно необъяснимой. Он выглядел в этом изысканном интерьере, как бородавка, уродующая лицо красивой женщины.
Где-то в глубине особняка часы с маятником пробили одиннадцать раз, и этот громкий звон отвлек Валантена от созерцания обстановки. Оказалось, что он топчется здесь уже добрую четверть часа в ожидании, когда виконт соизволит его принять. Обычно Валантен никому не позволял так испытывать свое терпение, и если бы он находился не в доме пэра Франции, принадлежащего к одной из древнейших аристократических фамилий, то непременно дал бы волю своему возмущению, однако сейчас он слишком нуждался в сведениях, которые мог ему предоставить Альфонс де Шампаньяк, и не желал таким образом заранее настроить против себя столь высокопоставленного вельможу. Ему ничего не оставалось, как подавить собственное неудовольствие и терпеливо ждать милости от виконта дальше.
Минуты теперь тянулись отчаянно медленно. Зато Валантен обратил внимание на необычную тишину, царившую в огромном особняке. Это было тем более необъяснимо, что распорядок дня в подобных богатых домах, как правило, суматошный – слуг здесь должно быть много, и дел у них в течение дня лишь прибавляется. Однако не слышно было не только торопливых шагов, но и ни единого звука. Было так тихо, будто особняк опустел или здесь находился тяжелобольной человек, которого ни в коем случае нельзя беспокоить.
Заинтригованный Валантен уже места себе не находил: нервно вышагивал туда-обратно по приемной, то и дело бросая раздраженные взгляды на дверь, через которую его сюда привели. Но дверь оставалась закрытой. В итоге, не выдержав, он направился к другой, в противоположном конце зала, – она, должно быть, вела в анфиладу гостиных на первом этаже, – и осторожно ее приоткрыл.
За дверью действительно оказалась роскошная гостиная, в которой высокие, от пола до потолка, окна были задернуты толстыми шторами. Несмотря на царивший там полумрак, молодой человек разглядел, что многие картины на стенах завешаны отрезами белой ткани. «Решительно, у этого Альфонса де Шампаньяка весьма оригинальные представления о декоре, – мысленно подивился он. – И это странно для человека, привыкшего принимать у себя цвет парижского высшего общества!»
Валантен на цыпочках переступил порог гостиной и подошел к ближайшей картине. Зачем ее завесили полотнищем? Что за причуды? Чем объяснить все эти странности – картина, снятая со стены в приемной, гнетущая тишина во всем особняке, остальные полотна здесь, спрятанные от взоров?..
С заколотившимся сильнее сердцем он протянул руку, приподнял угол ткани, чтобы заглянуть под нее, – и обнаружил гладкую, блестящую поверхность зеркала в вычурной раме. Быстро обернувшись, инспектор окинул взглядом многочисленные входы и выходы. Тишину по-прежнему ничто не нарушало. Если его здесь застанут, можно будет распрощаться с карьерой в полиции – у виконта достаточно связей в самых высших кругах власти, чтобы добиться его немедленного увольнения. Но вернуться в приемную просто так, не выяснив все до конца, Валантен не считал возможным.