Бывший Булка и его дочь
Шрифт:
А Лида ведь слышала только испуганный крик. Она увидела отца всё в том же кресле. Господи!
– Батянь!
Он подмигнул ей, но так, словно у него зубы болели. Или, вернее, не зубы, а… А впрочем, у него никогда ничего не болело. И всё это было со стороны Лиды чистейшей выдумкой.
– Батянька, ты чего? Сидишь как-то…
– Лидуш, – попросил он ужасно ни к селу ни к городу, – давай в доминишко сыграем?
Когда он садился с Лидой за домино, это значило, что дома у него всё спокойно. Или будет спокойно.
И ещё: так-то с дочкой не очень контакт
– Сыграем, Лид?
Над нею ещё висели несделанные уроки. А по алгебре и литературе она даже не знала, что задано! Хотелось сказать ему: "Ну тебя, батянька. У меня уроков вагон".
Как потом Лида радовалась, что не сказала ему этого. Плакала, думая о нём, и радовалась, что хотя бы здесь хватило ума не отказать.
Но сейчас она ни о чём, конечно, не догадывалась. Просто взяла коробку: "Странный какой-то он". Но когда батянька с удовольствием перемешал фишки, ловко, одной рукой, поднял свои семь штук и потом хряпнул об стол дупель один-один, Лида успокоилась.
– Конечно, – сказала она, – фишки-то небось сам метил!
Это была обычная доминошная "подначка", без которой вообще нет игры. Бывший Булка ответил ей в тон:
– Что нам метить? Мы без метки насквозь видим. Глаз – рентген!
На этом слове его как током шибануло. Он положил фишки на стол. Причём, что совершенно поразило Лиду, – дырочками наверх, в открытую! Бывший Булка не сразу заметил столь невероятную для него оплошность.
– Я… это, Лидуш… – и не знал, что говорить и делать дальше. Засыпался! Сейчас ещё Маринка придёт. – Я это, Лид… – он мотнул головой не то в сторону ванной, не то в сторону кухни. – Я, понимаешь, дочка…
И слово "дочка" он говорил раз в сто пятьдесят лет. Они услышали эту "дочку" оба.
– Батянь?
Он встал, пошёл на кухню, сел к столу, положив лоб на ладонь… Ну? Совсем раскис?
Лида из комнаты старалась услышать, что он там делает. Всё, что было с нею лишь час назад, провалилось в тартарары. Остался непонятный, будто жутко провинившийся батянька.
Лида встала, чтобы пойти за ним. Прислушалась, прислушалась – ни звука… В прихожей её заставил замереть и вздрогнуть звук ключа… Вошла мама. Лида бросилась к ней.
– Здравствуй-здравствуй, Лидочка, – сказала Марина Сергеевна чуть равнодушно и устало. Обычный голос её после работы.
– Мам! Там батянька! – в самое ухо зашептала ей Лида, так что маме пришлось отстраниться.
– Что… папа? – сказала она, давая понять, что слово "батянька" нелепо.
– Он… – Лида кивнула на кухонную дверь. – Он сидит!
Марина Сергеевна пожала плечами. Однако Лидкина сумбурная тревога тронула холодной лапой и её. Как была, в шапке, в сапогах, с соленым московским снегом на подошвах, она пошла на кухню. Лишь на ходу расстегнула две верхние пуговицы.
Увидев её, муж встал. Глаза их встретились.
– Что случилось,
– А Лидушка где? (Лида вошла на кухню почти сейчас же вслед за матерью.) Выйди отсюда пока, Лид. (Лида, поддаваясь настроению мамы, пожала плечами: "Чудит батянька!") Нет, погоди, Лид…
– Ну что ты волынишь! – Мама присела к столу. – Я устала безмерно. И рукописи, и вёрстки – всё как снег на голову. (Он кивнул.) Ну так что ты молчишь!
– В общем, Маринчик… в общем, у меня, наверно, рак.
– Господи, Коля! Что ты несёшь? Ты был у врача? Они же никогда не говорят!
– Мне сказал.
– Ну что это такое! – Она заплакала; Бывший Булка растерянно смотрел на неё. – Дайте мне что-нибудь… Лида! Ну дай же мне стакан воды!.. Коля! Это неточно ведь! Какие-то террористы, а не врачи! – Она достала платок, начала вытирать чёрные от туши слёзы. – Ой, подожди, Николай, ужасно щиплет… – Она встала, такая милая, неуклюжая в пальто, пошла в ванную, прикрывая левый глаз платком. Крикнула уже оттуда: – Возьмите кто-нибудь мою шубу!
Лида отступила на шаг, и отец легко побежал в ванную. Потом она услышала его голос:
– Ну, Маринчик, кончено. Ладно?
И звук поцелуя. Он, наверно, её в щёку поцеловал.
– Подожди, Николай… – И потом: – Ну вот, хоть могу поплакать спокойно. Тушь проклятая! Такую дрянь выпускают… Ох, Колька ты, Колька! Ну что мне с тобой делать!..
Лида села на то место, где только что сидел отец. Она ещё ничего не поняла. Медленно, но с каждым ударом всё быстрее и громче в сердце её рождался страх. Сердце будто ковало его: бум-бух, бум-бух…
Лида сидела на стуле, словно жук из коллекции, пришпиленная своим отчаянием и незнанием. Делать-то чего?.. Куда-нибудь бежать… В аптеку…
– Ну садись, Маринчик. Давай сапожки снимем.
– О-хо-хо-хо-хо! – И снова послышались её рыдания.
Лида что есть силы нахмурила брови. Глаза её были сухи. Кому-нибудь позвонить? У одного мальчишки из их класса, Антоняна, мать доктор. Бред собачий. При чём тут доктор?
Мама и батянька ушли в свою комнату. Лида продолжала сидеть на кухне. В оцепенении. Или в чём-то таком – потому что раньше у неё никогда никакого оцепенения не бывало. Батянька, батянька, батянька… Чего же у него рак-то? Даже не узнали по-человечески!
Это последнее она подумала сердито.
Озабоченно вошёл отец. Подмигнул Лиде невесёлым глазом, вытащил из-под мойки тазик.
– Маму чего-то тошнит.
И неожиданно Лида поняла, на кого она сердится: на маму… Хотела даже вместо "мамы" подумать: "мать", да получалось как-то глупо. Фальшиво.
У них так всегда в семье – было и есть: мама редактор, мама книжки выпускает. "Мамы всякие нужны, мамы всякие важны, а такая, как наша, – особенно!" Кто эту придумал поговорочку? Теперь уж неизвестно!