Ц-7
Шрифт:
– Помянуть бы… – несмело молвила Наташа.
– Тащи! – велел я.
Спиртным мы не богаты, но початую бутылку токайского сыскали.
– Не чокаясь!
Приложились все, даже Маша – ей плеснули «Крем-соды».
– Девчонки… – я начал говорить, но горло будто сдавил кто. – Переночуете сегодня здесь, ладно? Никуда не выходить, никому не открывать. Постараюсь управиться за выходные… – перехватив взгляд Женьки, поправился: – Постараемся.
– Мы тоже… – заикнулась Тимоша.
– Нет, – отрезал я. – Вы еще слишком слабы и неопытны… – поболтав бутылкой, разлил вино
– А пуркуа бы и нет? – ухмыльнулся Зенков.
– Аллес гут, как папа говорит. Тимоша как-то мечтала вслух о ментальном осназе… Помнишь?
Зиночка зарумянилась.
– Но это же правильно! – воскликнула она, звонче, чем обычно. – Нам же видны жулики, хулиганы всякие, взяточники! Вот и будем их наказывать! Или исправлять!
– А я и не спорю, – улыбка у меня вышла не в тон поминкам. – Вы сможете, как невидимки, заходить в самые высокие кабинеты и… скажем так – наставлять их хозяев. В целом-то страна движется в верном направлении, курс на развитие вроде выдерживается. А что потом? Если вдруг кто-то, пускай даже из самых лучших побуждений, свернет на обочину светлого пути? Если опять станут накапливаться мелкие с виду ошибки, разрастаясь в ком больших проблем? Понимаете… Я всегда мечтал о корректировке. Но как исправить положение, не занимая высокую должность? Что ж мне, ждать еще лет тридцать, пока вскарабкаюсь на властный Олимп? Так ведь и десяти лет хватит, чтобы развалить Союз! А вот с вами, эгрегор вы мой, я этого не допущу. Пусть рулевой пыжится, крепко сжимая штурвал, не замечая, что взял на два румба вправо или влево, а мы незаметненько, одним пальчиком…
Девчонки заулыбались, глазки их разгорелись, внимая радужному многоцветью грядущего, а я перевел взгляд на Жеку, и качнул головой – пошли, мол.
Отпустили нас без слез…
Тот же день, позже
Московская область, Орехово-Зуево
– Девчонки тебя просветили? – улыбнулся я, сворачивая с Совхозной.
– Еще как! – фыркнул Зенков. – А Машка замучала уже! – он передразнил невесту тонким голоском: – «Ой, я тоже хочу, как они!»
– Пусть родит сначала, – заворчал я.
– Вот и я ей о том же! Ни в какую! «Вот Светке так можно! А мне так нельзя!» Еще и теснота эта… Снял однушку, по объявлению, а там комнатёнка – три на четыре!
– Жилищный вопрос я решу.
Зенков шумно вздохнул, бормоча:
– Ну-у… Это вообще будет… А то у Маши "период гнездования"…
Сбавив обороты, я выехал к месту назначения. Улочка, если можно так выразиться, успокаивала мирной тишиной и скромным благолепием. Домишки частного сектора выстроились в ряд, отгородившись крепкими заборами. Лишь буйные ветви яблонь выхлестывали поверх оград.
А по другую сторону вставали цеха старинной фабрики, сложенные из темного кирпича, и выглядевшие куда нарядней нынешних унылых коробок из бетона – тут вам и пилястры, и узорные арочки. Даже труба кочегарки, и та восьмигранная.
Я сдал назад, заезжая
– Ух, ты… – обрадовался военный человек. – Совсем другое дело!
– Подстрахуешь меня. И прикроешь спину.
– Есть! – серьезно вытолкнул Зенков. – Только молча, да?
Я кивнул. Всю дорогу до Орехово-Зуево мое паранормальное нутро сосредотачивалось. А в городе я и вовсе затаился, ничем себя не выдавая, чтобы не спугнуть тантрического ламу.
«Я т-те еще устрою, ваше высокопреподобие!»
Перейдя улицу, мы воспользовались дырой в заборе – фабрика никем не охранялась. Можно спорить на что угодно – местные «частники», хозяйственные и домовитые, вынесли с выморочного производства всё, что могли – двери, рамы, стекла, нехитрую конторскую мебель… Не пропадать же добру! А на халяву и дерьма отведаешь…
– Он здесь, – негромко оповестил я Жеку, ощущая темную энергию Римпоче.
Зенков деловито передернул затвор.
В мрачном, гулком цеху холод соседствовал с сыростью, отчего по стенам расползалась чернота. На удивление широкая лестница вывела нас прямо к фабричной конторе. Разумеется, полы в коридоре были содраны, одни лишь лаги догнивали со ржавыми останцами гвоздей.
Осторожно ступая по шлаковой засыпке, я приблизился к двери, из-под которой струилось слабое тепло.
– Кивну, – шепнул я, – стреляй в замок.
– Есть.
Я собрался, раздувая в себе ожесточение, поднимая градус эмоций. Кивая, направил ладони на вход – и подавляющий сознание выброс неслышно канул в облупленную филенку. Грохнул выстрел, вынося замок, и я, плечом толкая дверь, шагнул в загаженный кабинет.
Тсеван Римпоче, усохший и смуглый, густо заросший курчавым волосом, похожим на черный каракуль, валялся на дырявой кошме, так и не расплетя тощие ноги, скрещенные в падмасане. Невежливо пнув ламу, я вернул его в суровый реал.
Черные глаза, болезненно щурясь и помаргивая, уставились на меня – и чужая Сила навалилась, подминая. Я стегнул Римпоче хлестким посылом, прижигая нервные узлы, и лама тоненько завизжал, корчась от боли.
– Где Аидже? – мой голос стыл в минусе.
– Не знаю… Клянусь! Этот дикарь даже от нас таится…
– Ладно… Где Агпэоа?
Римпоче глядел на меня, вытаращив глаза, потрясенный и раздавленный. Ну да… Только что парил небожителем, воображая себя чуть ли не бодхисаттвой, и – здрасте! Повержен во прах…
«А, и правда, пыли сколько…»
– Ну? – мой ботинок легонько прижал немытую шею Тсевана.
– Я… буду жить? – просипел лама.
– Будешь, – нехорошо улыбнулся я, не уточняя, долго ли продлится обещанное житие.
– Этот азиат… – выговорил Римпоче, задыхаясь. – Он на даче живет, у профессора какого-то… В Малаховке…
– Спасибо, – вежливо поблагодарил я – и остановил сердце ламы. Тибетец сильно вздрогнул, сникая. Сдулся будто, выпуская воздух из легких.
– Дай-ка, – потянулся я за пистолетом. – Нужно сделать контрольный выстрел – в голову. Иначе Тсеван предупредит подельников – мозг переживет хозяина на верных полчаса.