Царь Аттолии
Шрифт:
— Но под шутками, насмешками и розыгрышами у него нет ничего, кроме… злобы. Существует ли что-нибудь, над чем он не готов потешаться?
Костис посмотрел на Ариса.
— Тебе так не кажется? — спросил он.
— Я восхищался им, — сказал Арис. — Я никогда ему не нравился. — Арис пожал плечами. — Может быть, я просто считал его «кислым виноградом»? Я уверен, что он никогда не любил меня.
— Для меня этот виноград тоже слишком зелен, — подвел итог Костис. — Для меня, для тебя и для царя.
Арис пошевелил бровями, давая понять, что оценил изысканное общество,
— Ты и должен был восхищаться им. Сеанусом, то есть. Не царем. Он говорит Илариону, который поддерживает царицу, что любая шутка над царем, даже несоответствующие чулки, позабавит ее. На следующий день он может сказать Дионису, чья семья всегда находилась в оппозиции, что высмеивая царя, он так же позорит и царицу. И почему-то он всегда умудряется выглядеть убедительным.
— Они не замечают, что он не испытывает преданности ни к одной из сторон?
— Им все равно. — Костис остановился, чтобы подумать. — Или они боятся его острого языка. Он может убить своим жалом. Филологосу не нравятся все эти шалости. Он наследник своего отца, а не какой-то борзый младший сын, но Сеанус умеет дергать за ниточки каждого, он прирожденный кукловод.
— Неужели он управляет даже царем?
— Царем? — снова зевнул Костис. — Ну, царь сопротивляется лучше, чем остальные. Он всегда пытается поставить Сеана на место, но клянусь, в каждом втором случае он не понимает, что делает именно то, чего хочет Сеанус. И если он иногда дает ему отпор, это получается случайно. Как-то Сеанус всю ночь готовил маленькую ловушку в музыкальной комнате, но царь в тот день решил идти в сад.
— Сеан разозлился?
— О, он смеялся. Он всегда смеется, даже если шутка не удается.
— А что делает царь, когда шутка удается?
Костис прикрыл глаза рукой.
— Во-первых, делает вид, что не замечает, но можно угадать насколько он зол, потому что его лицо выдает все его чувства. Потом он вызывает глупого телохранителя Костиса Орментидеса, и заставляет его пожалеть, что тот родился на свет.
— Бедный Костис, — сказал Арис.
— Бедный Костис, действительно. Знаешь, что здесь самое трудное?
— Скажи мне, — попросил Арис.
Костис скупо улыбнулся своему другу.
— Помнить, что он царь, и я не могу свернуть ему шею.
— Может быть, он переключится на брата Сеана и оставит тебя в покое?
— Я жажду этого всей душой, — горячо ответил Костис.
Братом Сеана был Эрондитес-младший, попросту Дитес. Он являлся наследником своего отца. Несмотря на то, что его отец был одним из старейших врагов царицы, Дитес с первых дней правления стал ее пылким сторонником.
Дитес был поэтом, музыкантом и, по широко распространенному мнению, автором фривольной песенки, циркулирующей при дворе и среди гвардии. Костис услышал ее в столовой накануне вечером. Припев мелодии, повторяясь все снова и снова, прочно застревал в голове. Это была написанная безупречным ямбом унизительная сатира, изображающая царя в его первую брачную ночь, и Костис обещал себе быть очень осторожным, чтобы не запеть ее случайно себе под нос в присутствии Его Величества.
— Но Дитеса я бы оставил
Сеанус тщательно сохранял видимость лояльности царице, но никогда не отрекался от своего отца. Барон презирал Дитеса, и говорил о нем с усталым разочарованием, но тем не менее, Дитес оставался официальным наследником.
Евгенидис, совершенно очевидно, разделял отвращение барона к его старшему сыну. Он даже не пробовал скрыть свою неприязнь к Дитесу. Дитес же не скрывал своего презрения к царю. Царь оскорблял Дитеса с варварской прямотой. Дитес отвечал более тонко, безупречно соблюдая придворный этикет, но не менее ядовито. Песня была последним тому доказательством.
— Я слышал, что царь издевается над ним, почти так же, как над тобой.
— Наверное, он считает, что это безопасно. Барон Эрондитес не собирается вступаться за наследника.
На следующее утро царь двигался почти с безупречной механической точностью, но мыслями явно пребывал где-то далеко. Костис спрашивал себя, не думает ли он о Дитесе. В то утро кто-то уже насвистывал «Новобрачного царя» в углу двора. Внезапно наступившая тишина возвестила о прибытии Его Величества. Он наверняка все слышал, но, как обычно, не подал виду. Костис презрительно вздохнул, и в этот момент деревянный меч царя стремительно скользнул вдоль его клинка и ударил его в лицо.
Костис машинально отступил и занял оборонительную позицию на случай дальнейшей атаки, но царь опустил меч и стоял неподвижно, сердито глядя перед собой.
— Льда! — крикнул мальчикам, наблюдавшим за ними со стороны казармы, и один из них сорвался с места и побежал в сторону кухни.
В голове Костиса стоял оглушительный звон, и одна половина мира казалась одновременно ослепительно белой и до странности темной. Он прижал руку к источнику расходившихся перед глазами кругов, но все еще не выпускал из руки тренировочного меча. Царя мягко попытался отвести ее в сторону. Костис прижал к лицу обе руки. Было очень больно.
— Мне очень жаль, — сказал царь.
— Это моя вина, — вежливо просипел Костис.
Вокруг них уже образовалась толпа.
— Позвольте мне взглянуть.
Костис опустил руки, и царь протянул руку, чтобы немного повернуть его голову.
— Ты можешь видеть этим глазом?
— Да, Ваше Величество.
— Ты уверен? Закрой второй глаз.
Костис сделал, как было велено. Мир все еще выглядел странно. Фигуры вокруг него казались светлыми силуэтами на темном фоне, но были видны четко.
— Удар плашмя. — голос Телеуса звучал где-то вне поля зрения Костиса.
Царь вздохнул.
— Это был удар лезвием, — сказал он. — Хвала богам, Костис, что мы тренируемся на деревянных мечах. Как неловко для нас обоих.
Это было действительно неловко. На тренировке нельзя бить противника мечом в лицо. Конечно, удар лезвием был хуже, чем удар плашмя. Но совершенно унизительно было пропустить неловкий удар однорукого противника. Костис вздохнул.
— Это моя вина, Ваше Величество.