Царь Аттолии
Шрифт:
— Это час собаки, — тихо сказал царь.
Релиус ахнул, распахнул глаза и увидел Евгенидиса, сидящего на табурете в ногах кровати. Пока он смотрел, царь встал, зацепил табурет ногой и подвинул ближе к изголовью.
Казалось, его замечание не имеет никакого значения, но это было не так. Час собаки — самое плохое время для тех, кого преследуют кошмары. Царь должен был знать это по собственному опыту.
Релиус приподнял голову. Царь бросил выразительный взгляд на молчаливую группу теней возле двери. Потом он повернулся, чтобы посмотреть на Релиуса
— Почему вы меня спасли, Ваше Величество? — слабо проговорил Релиус.
— Ты думаешь, я сделал ошибку?
Релиус открыл рот, потом закрыл его.
— Понимаю. Ты хочешь сказать и да и нет одновременно, — догадался царь.
— У меня возникли проблемы, отделяющие мои личные интересы от интересов государства, — признался Релиус с интонацией, одновременно виноватой и педантичной.
— Ты говоришь прямо как халдей Суниса. У него такая проблема возникла почти сразу после нашего знакомства.
— Вы берете на себя слишком большой риск, — продолжал занудствовать Релиус, — И вы ничего не выигрываете от моего помилования.
— Самый большой риск несет царица. И этот риск заключается в твоей смерти, а не в прощении.
Релиус ломал голову над этим заявлением, но царь решил пояснить свои слова.
— Ты не понимаешь, что я имею в виду. Она так сильна, что все вы верите, будто эта сила не имеет пределов. Вы с Телеусом являетесь одними из немногих людей, к которым она до сих пор способна испытывать чувство любви и уважения, и при этом вы дружно заявляете, что она должна подвергнуть вас пыткам и казнить. О чем вы вообще думаете?
— Если она будет прощать предателей из одной любви, то когда-нибудь обязательно найдется человек, которого она любит, и который предаст ее, а заодно и всю Аттолию. Царица должна идти на жертвы ради всеобщего блага, — убежденно заявил Релиус.
— А что, если она жертвует своим сердцем? Будет отрезать его по частям, пока ничего не останется? Какая вам польза от бессердечного правителя? И что тогда станет с общим благом?
— Царица не может стать бессердечной.
— Нет, — согласился царь. — Потому что тогда она умрет, Релиус, или лишится разума вслед за сердцем. Неужели ты не видишь, что происходит? Или твоя вера в ее силу так беспредельно слепа? Каждый человек имеет пределы. И все же вы никогда не перестанете требовать от нее невозможного.
Релиус молчал, размышляя.
— А вы? Я думал, что вы сломались в какой-то момент.
Евгенидис поморщился, но не удержался от самоуничижительного фырканья.
— Орнон, Мудрейший-из-мудрейших, говорит, что Воры Эддиса не ломаются. Вместо этого мы вспыхиваем, как порох. Это делает нас особенно опасными.
— Вам не нравится Орнон, — заметил Релиус.
— Я бы так не сказал.
— Потому что вы не хотите
Евгенидис поморщился.
— Мы с Орноном завоевали взаимное уважение в долгих и кровопролитных боях друг с другом, — сказал он.
— Каким образом?
— Ну, ему почти удалось предотвратить войну. Я слышал, что он просто виртуозно довел царицу до белого каления, так что она готова была убить меня на месте, когда поймала с поличными в своем дворце. Если бы не ловкое и своевременное вмешательство мидийского посла, я бы благополучно скончался, и не было бы пролито потоков крови с обеих сторон.
— Так вы это слышали? — спросил Релиус.
— Я пропустил вступительную речь Орнона.
Правильно, в этот момент он корчился на мокром полу тюремной камеры. По соседству с камерой Релиуса.
— Значит, вы не таите обиды на Орнона? — Релиус решил перевести разговор на менее рискованную тему.
Царь тонко улыбнулся в ответ.
— Даже бывшие Воры не выдают своих секретов, Релиус.
Немного позже он ушел. Релиус остался лежать наедине со своими мыслями. Каким человеком надо быть, чтобы так спокойно сказать о себе: «благополучно скончался»?
Проходя через караульное помещение обратно в спальню царицы, Евгенидис спросил:
— А где Костис?
— Он был отпущен после дневной смены.
— Кем? Я не отпускал его.
— Царица отправила его в караульное помещение, Ваше Величество.
— Тогда почему его здесь нет?
— Капитан отпустил его после смены караула.
— Мне он нужен.
— Капитан?
— Нет, идиот. Лейтенант. — он замолчал, когда в дверях напротив появилась царица. — Ты уже проснулась? — спросил он.
— Зато Фрезина спит, как сурок, — заметила Аттолия.
— Да?
— Это ты дал ей опиум?
— Между прочим, она первая начала.
Царица смотрела на него, прищурив глаза; этот взгляд не обещал ничего хорошего. Царь махнул рукой в сторону придворных:
— Я таскал их за собой по всему дворцу, как каторжник гирю.
— Если обычные меры не действуют, мы перейдем к мерам чрезвычайным, даже если придется связать тебя по рукам и ногам.
Царица повернулась и исчезла за дверью.
— О, дорогая, — пробормотал Евгенидис, следуя за ней.
Про Костиса он уже не вспоминал.
Обещанные царицей чрезвычайные меры прибыли во дворец еще до рассвета.
Костис не был в форме, он даже не успел вымыться, когда на следующее утро узнал, что за ним послали. Накануне вечером он проверил график дежурств, а потом долго искал Аристогетона, но не смог его найти. Арис был на дежурстве. У него самого никаких дежурств в ближайшее время не предвиделось, и Костис наслаждался спокойным утром в своей комнате, полируя свой нагрудник и доводя пряжки брони до безупречного блеска. Потом он принялся за меч. От полировочной смазки его пальцы стали совсем черными, когда кожаная занавеска в дверной раме бесшумно отодвинулась в сторону.