Царь-дерево
Шрифт:
Я спросил у него: «А когда мы только приехали, тебе сколько конфет досталось?» Шестой Коготь тут же выплюнул конфету на бумажку: «Мне отец не разрешает просить у чужих». Жена Сяо Гэда улыбнулась. «У его отца нрав крутой, не помрет, видать, своей смертью…» Бригадир не отрываясь глядел на мальчика, потом вздохнул и встал: «Ладно, когда старина Сяо вернется, скажи, чтобы зашел ко мне». Я спросил: «А где старина Сяо?» Шестой Коготь радостно объявил: «Мой отец ушел на промыслы, забьет зверя, отправит с кем-нибудь в город на продажу, деньги будут». Говоря это, он осторожно завернул конфету в ту же бумажку и вместе с другой зажал в левой ладони. Жена Сяо Гэда провожала бригадира, уговаривая его еще посидеть. У двери бригадир задержался и вдруг спросил: «Старина Сяо с вами ни о чем не говорил?» Я заметил, что бригадир пристально смотрит на меня, но не задумался, почему он задал этот вопрос, и машинально покачал головой. И бригадир ушел.
Шестой Коготь весело болтал всякие пустяки, но у меня все не шли из головы слова бригадира, я не слушал и, распрощавшись с Коготком и его матерью, вышел.
Луна по-прежнему ярко светила; я без дела стоял на улице перед домом, озираясь по сторонам. На горах, куда только достигал взгляд, деревья были всюду повалены, они походили на мертвые тела. Ощущения тайны, которое охватило нас в день приезда, как не бывало. Откуда-то издалека, из мрака и пустоты, донесся крик кабарги, потом еще и еще. Я подумал,
И вот все деревья на горе повалены. Утреннее солнце теперь нестерпимо слепит глаза. Работы в бригаде намного меньше, и я, отпросившись, отправляюсь в уезд — за конфетами, а заодно и проветриться. Еще темно, когда я встаю и бегу за пять километров на главную усадьбу госхоза, чтобы там поймать попутку до города. Потом на тракторном прицепе трясусь пять часов до уездного центра. Вдоль дороги тянутся лысые горы, лишенные деревьев, словно некая рука прошлась по их макушкам бритвой; все выглядит уже совсем не так, как в день нашего приезда. Люди в прицепе поговаривают о том, что недели через две начнут жечь поваленный лес — в этом году, не в пример прошлым, зрелище ожидается грандиозное. В уезде я, само собой, первым делом отправляюсь за конфетами. И не удерживаюсь — сразу съедаю несколько штук. Странно, но во рту у меня пересыхает, как будто ел я не сладкое, а что-то другое, и я ищу, где бы попить. Затем я тщательно обследую несколько столовок, а уж потом покупаю билет в кино. Показывают экранизацию «образцовой» пекинской оперы, тексты всех арий уже давно известны чуть ли не наизусть, и во время исполнения кто-нибудь подпевает с места. Неожиданно я обнаруживаю, что конфеты и впрямь вкусная вещь, и в темноте лопаю одну за другой, пока не соображаю, что это просто смешно и что надо же приберечь это сокровище. Больше я к конфетам не прикасаюсь. Проболтавшись два дня, я на тракторе возвращаюсь в горы.
Еще издали, приближаясь к бригадному поселку, я вижу вооруженных тяпками людей, занятых каким-то странным делом. Вблизи оказывается, что это наши роют мотыгами противопожарные полосы. Меня с порога встречают вопросом: «Чего купил поесть?» «Конфеты!» — отвечаю я с гордостью, и все тянутся за угощением. «Это для Шестого Когтя», — отнекиваюсь я, и тут кто-то говорит: «У Сяо Гэда неприятности». В страхе я спрашиваю, в чем дело, что произошло, и народ с удовольствием, отложив мотыги, предается повествованию.
Выясняется, что Сяо Гэда родом из Гуйчжоу, то есть житель гор. В молодые годы прямо из родного угла попал в армию. В части быстро оценили его твердый характер, выносливость, его умение лазать по горам и отправили в разведку. В шестьдесят втором во время больших учений, когда проверяли часть, Сяо Гэда отличился, его назначили командиром отделения разведчиков. Как раз в этот период власти соседней страны, будучи не в состоянии справиться с бандитами в приграничном районе, и обратились с просьбой к нашим дислоцированным с этой стороны границы войскам. Остатки мятежников между тем были обучены и хорошо вооружены, так что без боев, и серьезных, обойтись не могло. Самым подготовленным считалось отделение Сяо Гэда, ему и поручили войти первым в занятый мятежниками район. Сяо Гэда, взяв человек восемь и просочившись в суточном марш-броске между порядками противника, обнаружил штаб мятежников. Он располагался на круче и усиленно охранялся, но горная подготовка всегда была коньком Сяо Гэда. Со своими бойцами он без альпинистского снаряжения прошел пятидесятиметровую скалу, чего, конечно, в штабе противника никак не ожидали. Штаб был взят с тылу без единого выстрела. Сяо Гэда приказал подчиненным установить с помощью захваченной у мятежников рации прямую связь со своей частью. Приказ командования был — взяв рацию, возвращаться в расположение войск назад через границу, не ввязываясь в дальнейшие боевые действия. Сяо Гэда потащил рацию на себе. С ним был еще один боец родом из Сычуани. Рация вещь тяжелая; разумеется, они выбились из сил, их томила жажда. Но, как назло, по пути не попадалось ни одного ручья. Искать воду, тем самым уклоняясь от маршрута, не решились, можно было опоздать. Но тут, на счастье, встретилась им мандариновая плантация. Для сычуаньца мандарины еда привычная, и он попросил Сяо Гэда разрешить ему съесть парочку. Сяо Гэда сначала не соглашался, считая это нарушением дисциплины. Но потом подумал, что его подчиненному и впрямь тяжело приходится, и сказал: «Ладно, возьми один, деньги положи под дерево». Мандарин был съеден, и тут они сообразили, что наши деньги за границей не ходят, а оставить вместо них было нечего. В конце концов, поразмыслив, решили, что один мандарин — небольшой ущерб, и поспешили дальше. Операция завершилась полным успехом. В части на построении действия отделения Сяо Гэда получили соответствующую оценку, отделение было названо отличным. Еще не стряхнувшие походную пыль бойцы стояли чумазые в первой шеренге на смотре, устроенном по случаю приезда начальства. Начальство примчалось на машине и сразу направилось к бойцам с приветствием. Те гаркнули в ответ так, что содрогнулись небо и земля. Бойцов начальство любило отеческой любовью, всем жало руки и хлопало по плечу. А на солдатах из отделения Сяо Гэда оно принялось даже самолично обдергивать форму. Оглаживая и похлопывая того самого сычуаньского бойца, начальник натолкнутся на круглый предмет в кармане и весело осведомился, что, мол, это такое. Сычуанец побелел как полотно, но Сяо Гэда велел ему отвечать на вопрос. Боец медленно вытащил предмет, оказалось, что это мандарин. Кровь бросилась Сяо Гэда в голову, и, не дожидаясь объяснений, он подскочил и пнул того по ноге. Сами понимаете, что за удар у разведчика — сычуанец рухнул тут же, нога сломана… Начальник не стал даже разбираться, что к чему, — дикое поведение Сяо Гэда привело его в ярость, и он тут же лишил Сяо Гэда звания отличника за староармейские замашки. Когда же стали известны обстоятельства дела, в назидание всей армии и отделение лишили звания отличного. Сяо Гэда был вне себя, у него прямо дым из ушей валил. Считая, что его обидели, и притом не по делу, он подал прошение об увольнении в запас. Дисциплина в части соблюдалась строго, и удерживать его не стали. Правда, просьбу Сяо Гэда, чтобы его не отправляли по месту прежнего жительства, удовлетворили. Имея за плечами взыскание, Сяо Гэда не мог показаться на глаза старикам в своей горной деревушке; так он и очутился в госхозе и здесь пропадает в горах с утра до вечера, благо местность была ему знакома. Однако мало-помалу он перестал понимать, для чего это хороший лес сводят и выжигают, заменяя «полезными деревьями» ничуть не «вредные»; такая арифметика казалась ему непонятной, и, само собой, он высказывал некоторые сомнения в разумности этих мероприятий. Когда началась «культурная революция», Сяо Гэда тут же «разоблачили» как «среднего элемента», и это стало одной из первых мер преобразователей-цзаофаней. Его послали на капусту, лишив тем самым возможности ставить палки в колеса делу окультуривания природы. Несколько дней тому назад, когда мы рубили то большое дерево, Сяо Гэда, спустившись вниз, пошел к секретарю и сказал, что учащимся нельзя
65
Имеются в виду хунвэйбины.
Я вздохнул и сказал: «Ну ясно, Сяо Гэда додумался в глаза заявить секретарю, что тот своих прямых обязанностей не выполняет, кто ж такое стерпит — это же вопрос престижа…» Кто-то другой заговорил: «Ли Ли тоже сбрендил… Говорит, что надо срубить еще и то дерево, что на горе напротив, то есть «лесного царя». Искореним, мол, суеверия…» Многие были недовольны, что Ли Ли, мол, лезет не в свое дело; мне тоже так показалось. За разговорами подоспел конец рабочего дня, все пошли домой, продолжая по пути болтать, спрашивали меня, как я провел время в городе; с тем и добрались до бригадного поселка.
Придя в общежитие и даже не почистившись с дороги, я схватил конфеты и отправился к Шестому Когтю. Шестой Коготь, увидев конфеты, пришел в неописуемый восторг, засуетился, затормошил мать — ему нужна была какая-нибудь емкость, куда бы он мог спрятать свои конфеты; он вытащил две конфетные обертки и показал их мне — на каждой было по дырке, и я не мог сообразить, что к чему, пока Шестой Коготь не объяснил сердито: «Крысы! Крысы!» Вдоволь обругав крыс, он тщательно расправил конфетные бумажки и аккуратно заложил их между страницами своей книжки с картинками. При этом он уверял, что эти «серебряные» бумажки с металлическим блеском останутся красивыми, даже если их прогрызут еще и в других местах, и что, когда он вырастет большой и станет рабочим, он обклеит этими обертками ручку тесака, который у него к тому времени заведется, и это будет самый красивый тесак во всем госхозе. Жена Сяо Гэда нашла для мальчика коробку из бамбукового ствола, но Шестой Коготь решил, что она совершенно не годится — крыса своими зубами прогрызает даже деревянный чемодан, а бамбук ей и вовсе нипочем. Неожиданно я обнаружил, что в помещении есть пустая бутылка, и высказал соображение, что крысе не прогрызть стекла. Хваля меня за сообразительность, Шестой Коготь запихал конфеты, одну за одной, в бутылку. Бутылка заполнилась, но на столе оставалось еще три конфеты. Шестой Коготь медленно двинул одну по столу, пока она не оказалась передо мной. Потом он молниеносно заменил ее на зеленую. Вторую конфету он так же медленно передвинул по столу к матери, объявив, что это — ей. Жена Сяо Гэда подпихнула конфету Шестому Когтю; подумав, тот передвинул ее в самый центр стола, сказав, что она оставляется отцу. Одну конфету мальчик оставил себе. Вслед за ним передвинул на центр свою конфету и я. Посмотрев на это дело, Шестой Коготок заключил: «Отцу — две?» «У тебя же целая бутылка», — сказал я. Поразмыслив над этим, Шестой Коготь и свою конфету поместил в центр маленького столика. Глядя, как мальчуган собирает со стола шестым пальчиком оставшиеся крошки леденцов и отправляет их в рот, я спросил: «А где папа?» «На капусте», — не прекращая своего занятия, сказал Шестой Коготь. Попрощавшись с матерью и сыном, я вышел под настойчивые расспросы жены Сяо Гэда о цене конфет. Деньги я взять отказался, и она все причитала: «Отец узнает, ругаться будет… Хоть бамбуковых побегов сушеных возьмите…» Это лакомство я тоже не взял, и жена Сяо смотрела мне вслед опечаленно.
Когда я получил на кухне свою порцию еды и вернулся в общежитие, на меня снова накинулись со всех сторон с вопросами, как там в городе. За два с лишним месяца все порядком опростились, теперь им представлялось, что там, за горным распадком, жизнь выглядит как сплошной рай, где только и знают, что пьют да едят. То и дело слышались предложения: вот обожжем гору и все вместе отправимся встряхнуться. Ли Ли в эти разговоры не вступал; доел он первым, вымыл свою миску и палочки, положил их на место и уселся на лежак, упершись в него руками. Вдруг он прервал всеобщий гомон: «Наточил бы еще несколько тесаков, а?» Я посмотрел на Ли Ли. Он изменил позу: теперь он сидел, поставив локти на колени и рассматривая свои руки. «Я договорился с секретарем, — сказал он. — Сегодня вечером пойдем рубить „царь-дерево“». Кто-то возразил: «Вечером нужно еще рыть противопожарные полосы…» Ли Ли ответил: «Много народу не понадобится. Когда наточим тесаки, нужно будет позвать с собой Сяо Гэда, он умелец, что ни говори». Я нехотя пробурчал: «Наточить недолго… Но почему непременно нужно рубить „царь-дерево“»? Ли Ли ответил: «То, что о нем говорят, научно не обосновано». «Обосновано, не обосновано, но дерево-то отличное, не жалко?» Кто-то заметил: «А чего жалеть-то, если каждое дерево жалеть, то и работы не станет…» Я подумал и сказал: «Может быть, местные не хотят его рубить, а то давно бы срубили». Ли Ли это не убедило, он поднялся: «Просвещение и воспитание крестьян — важная задача, отсталые представления нужно ликвидировать на конкретных примерах. В конце концов, неважно, рубить или не рубить «царя». Но вместе с его падением падут устаревшие взгляды, и даже не это самое важное — главное, полностью обновятся взгляды и утвердится мысль, что в наше время человек сам преобразует мир, очистится наконец сознание людей». Больше он ничего не сказал, но атмосфера стала натянутой, и мы предпочли сменить тему разговора.
Тесаки мне точить, конечно, нравилось, и я быстро наточил их как надо. Когда после обеда все вышли на работу, я отправился вместе с группой ребят за Ли Ли на ту, противоположную, гору — рубить «лесного царя». Я зашел за Сяо Гэда, но жена сказала, что он куда-то отлучился, даже не поел, — она понятия не имеет, где он может быть. Шестой Коготок спал на лежанке и во сне прижимал к груди заветную бутылку с конфетами. Когда мы проходили через центр поселка, то заметили, что многие жители и служащие бригады стоят у порогов своих жилищ и спокойно за нами наблюдают. Ли Ли позвал с собой секретаря; тот пошел, но тесака не взял. Позвал и бригадира; и тот согласился, но тесака тоже не взял. Все двинулись в гору.
Солнце пекло по-прежнему, над горой стоял раскаленный воздух, от нагретой травы шел густой запах. Когда поднялись до половины, секретарь остановился и заорал вниз в сторону поселка: «На работу идите, всем на работу!» Мы посмотрели вниз — люди все еще стояли на солнцепеке, наблюдая за нами, и задвигались, только когда услышали окрик секретаря…
«Царь леса» был виден издалека: под жарким солнцем листья его поникли, но по-прежнему слабо шелестели, солнечные лучи, проникавшие в щели между ними, мерцали. Какая-то птица приблизилась к дереву, стрелой метнулась в крону и пропала там. Через мгновение оттуда выпорхнула целая стая — птицы закружились вокруг дерева, крики их словно тонули в зное — так резки и коротки они были. Громадная, в целый му, тень дерева позволяла родиться ветерку у самой земли — здесь был отдельный свой мир, жара отступала от его границ подальше, не смея приблизиться. Неожиданно бригадир в нерешительности остановился; заколебался и секретарь, но мы прошли мимо них и двинулись к большому дереву. И, только подойдя, мы обнаружили у огромных корней скромную фигурку. Человек медленно поднял голову, сердце у меня екнуло — это был Сяо Гэда.